Муля, не нервируй…
Шрифт:
Ох уж эти женщины! Не зная, плакать или смеяться, но пришлось развивать тему дальше. Иначе ведь не отцепится:
— Ну конечно, — сказал я самым что ни на есть категорическим и убедительным голосом, — я как тебя увидел, так сразу и понял — вылитая Мерилин Монро. Только она блондинка, а ты — русая.
— И у неё локоны, — задумчиво протянула Зина и провела рукой по своей косе.
— Эй, только не вздумай косу обрезать и осветляться, — напрягся я. — Тебе так больше идёт.
— Почему? — удивлённо посмотрела на меня Зина, — у Мерилин Монро же локоны. И она
— Испортишь волосы, — привёл я последний аргумент. — И с косой намного красивее.
Зина аж остановилась и посмотрела на меня взглядом, в котором читалось, мол, много ты понимаешь в красоте и в осветлённых локонах, глупый мужлан. И я понял, что эта битва проиграна.
— У Мерилин Монро локоны! — аргументировала Зина и по её решительному взгляду я понял, что решение обжалования не подлежит.
— Давай говорить о стенгазете, — принял окончательное поражение и капитулировал я.
А для себя понял, что женщины этого времени разительно отличаются от тех женщин, с которыми я привык общаться в моём мире. У нас же там все индивидуалистки. У них, прежде всего, должно быть комфортно им, и во-вторых, нравиться должно тоже им. А уж только потом — всё остальное (ну, я профессиональных эскортниц с накачанными губами и натянутыми на затылок лицами по одному шаблону, не имею в виду, конечно же). А здесь женщины, неизбалованные всем этим информационным шумом, каждый комплемент воспринимают как призыв к действию. И живут, ориентируясь на социальные шаблоны. Вот я сломал Зине старый шаблон и случайно дал новый. Теперь она до следующего шаблона будет жить в образе Мерилин Монро.
— А вот и наш магазин, — задумчиво сказала Зина.
Мы действительно за всеми этими разговорами и размышлениями дошли до огромного здания магазина. Зина решительно устремилась куда-то по известному ей маршруту. Я не спорил и последовал за нею.
В отделе, где продавались примусы и всякое такое, я долго выбирал между примусом и керогазом. Наконец, решил, что лучше взять пока примус. Керогазы только-только появились и ещё не были столь удобны и популярны.
— Муля! — окликнули меня. — Решил примус приобрести?
Я развернулся. Рядом стоял и чуть растерянно улыбался Орфей Жасминов. Одет он был в дорогой костюм с искрой и пальто импортной ткани. Обувь была тщательно вычищенной, на голове — фетровая шляпа. Но при этом вид у него был какой-то потерянный и словно сбитый с толку, хоть он и храбрился изо всех сил.
— Здравствуй, Орфей, — ответил я. — Да вот понимаешь, надоело по утрам очередь к плите караулить. С нашими бабоньками соревноваться никак не получается. Вот и решил автономным стать. А ты что тут делаешь?
— Дрель ищу, — почему-то шёпотом, воровато оглядываясь, сообщил Жасминов и тут же пожаловался, — представляешь, уже все магазины подряд обошел. Нигде не могу такую, как надо, найти.
— А какую тебе надо? — удивился я: рядом находилась полка с всевозможными дрелями и прочими приспособами. Были даже с электрическими моторчиками.
— Самую громкую! — с решительным видом сказал Жасминов трагическим голосом.
— Зачем? —
— Чтобы сверлить! — словно откровение свыше сообщил Жасминов.
— Я понимаю, что дрелью сверлят. Зачем тебе самому сверлить понадобилось? Попроси вон Герасима, пусть прибьет гвоздями тебе всё, что надо. У него и свой инструмент есть… А за чекушку он ещё и поубирает за собой.
— Сам хочу… — поморщился Жасминов.
Видя моё недоумение, вздохнул и понизил голос:
— Там же эта появилась… Полина Харитоновна. Ну, Лилина мать… Такая, я вам скажу, некультурная женщина, простигосподи! — он машинально перекрестился, потом, очнувшись, смущённо взглянул на нас с Зинаидой, и на всякий случай отдал пионерский салют.
— Она же вечером телевизор включает. Громко. С новостями из колхозных полей. Про агрономов всяких и надои молока. Я уже не могу так больше! Сил моих моральных слушать это нету!
Я удивился: прошел всего один вечер, а у него уже сил нету. Что будет дальше?
А вслух посоветовал:
— Если вы дрелью сверлить по вечерам будете — она участкового приведёт. И будет права. У них ведь ребёнок дошкольного возраста.
— А что же делать? — горестно всплеснул руками Жасминов и пригорюнился.
— Нужен патефон, — посоветовал я, — включайте ей по вечерам, к примеру, Шаляпина.
— А если участкового приведёт?
— Скажете, что репетируете роль к выступлению. Кроме того, ставьте классику. Можно патриотические песни. Про Родину и счастливое детство, — порекомендовал я. — Это тоже не запрещено.
— Спасибо, Муля! — просиял Жасминов и унёсся в направлении отдела музыкальных инструментов и техники.
— Ну, давай, удачи тебе, — кивнул я ему в спину, а сам, с Зинаидой на буксире, пошел платить в кассу за примус.
И только расплатившись за примус, когда я уже был в бакалейном отделе и выбирал кофе, обратил внимание, что с Зиной творится что-то непонятное.
— Что-то случилось? — не выдержал я.
— Это же Жасминов! — ошеломлённо выдохнула Зина и посмотрела на меня круглыми блестящими от восторга глазами, — Орфей Жасминов!
— И что? — не понял я.
— Ты его знаешь! — это был не вопрос, а утверждение.
— Ну да, — равнодушно кивнул я, рассматривая кофе, — соседи мы с ним, по коммуналке…
В общем, все мы рано или поздно совершаем непоправимые жизненные ошибки. Они ещё называются — роковые ошибки. Которые потом вылазят нам боком. Но в тот момент я не придал этому никакого значения.
А зря…
Когда я вернулся домой, держа в руке авоську с хлебом, колбасой и сыром, а второй любовно прижимая к груди новенький блестящий примус, в квартире был локальный апокалипсис. Орали на кухне. Причём орали так, что аж стёкла дрожали.
Пока меня не увидели и не втянули, я тихонечко прошмыгнул в свою комнату. Установил примус на почётное место на столе (пока так, а дальше что-то более приемлемое придумаю), переоделся и начал думать, чем бы его эдаким заняться, чтобы скоротать этот скучный вечер.