Мумия из семейного шкафа
Шрифт:
— Милые? Это да! Третий раз приезжаю по вызову и рядом с трупом застаю эту милую троицу.
— Не может быть! — не поверил Соколов.
— Еще как может. А знаешь, Борис Игоревич, где они теперь работают?
— Нет, — продолжая подыгрывать капитану, Соколов округлил глаза.
— Похоронное бюро. «Последний приют».
— Да ты что! А вроде бы они на туризме деньги зарабатывали?
— А теперь на мертвых. Должно быть, это более прибыльный бизнес, — продолжал издеваться над нами Воронков.
— Ни в каком похоронном бюро мы не работаем, —
Воронков тут же оживился:
— А почему вы так представились Петру Игнатьевичу? Не стыдно врать пожилому человеку? Признавайтесь, зачем приехали в морг?
— Борис Игоревич, прекратите этот беспредел, — взвизгнула Алина. — Что, зачем, почему? Если мы так представились, значит, на то у нас были причины. И вообще, я хочу сделать заявление. Капитан Воронков грозился нас посадить на трое суток. Прошу мое заявление зафиксировать.
— Сергей Петрович, все так? — Соколов неодобрительно посмотрел на Воронкова.
— Из лучших побуждений. Чтобы с мыслями собрались, — пояснил свои замыслы капитан.
— Тогда правильно, — согласился с подчиненным Соколов и развел перед Алиной руками.
— Но потом мы с Алиной Николаевной нашли компромиссное решение. Так сказать, взаиморасчет. Или вы берете свои слова обратно? — посмеиваясь, спросил Сергей Петрович.
Алина хмурила лоб и думала над тем, а не поискать ли защиты у генерала: «Вызвать генерала или нет? Ну, пожалуюсь я генералу, напишу заявление, что тогда? Воронков скажет, что пошутил, и содержание предсмертной записки разглашать откажется. Он такой. И генерал не поможет — закон есть закон».
Взвесив все за и против, Алина наконец сказала:
— Договор остается в силе.
— А что ты, Сергей Петрович, пообещал?
— Да вот, санитар в морге покончил с собой. Оставил предсмертную записку. А госпожа Блинова непременно хочет знать, почему ему не жилось на белом свете.
— Ну так скажи, — разрешил Соколов. — Что нам жалко удовлетворить любопытство хорошего человека?
— Лады. Рассказывайте, Алина Николаевна. — Воронков подпер голову ладонью и выжидающе посмотрел на Алину.
— Я? Нет, не пойдет. Только после оглашения записки.
Соколов кивнул, мол, давай, оглашай, раз пообещал, и уселся напортив Алины.
— Как скажете. — Воронков открыл черную папку, достал лист бумаги и начал читать: — «Я, Васильев Александр Геннадьевич, больше не могу и не имею права жить, на моей совести три загубленные жизни. В моей смерти прошу никого не винить. Простите меня, люди». Число и подпись.
— Ха! Ну, что я вам говорила? — завопила Степа. Она вскочила со стула и бросилась с объятиями к Воронкову. — Спасибо, дорогой Сергей Петрович, спасибо. Теперь Алина может спать спокойно. Я с самого начала знала. Это он, Васильев! Больше некому!
Степа подлетела к капитану и на радостях чмокнула его в щечку. Воронков испуганно отпрянул от моей темпераментной родственницы, не удержался и вместе со стулом упал на пол. Степа бросилась его поднимать с пола, зацепила графин с
— Степа, остынь! — закричала я, опасаясь, что следом за графином на капитана упадет настольная лампа.
Алина, затаившая обиду на Воронкова, видя, как разворачиваются события, крикнула со своего места:
— Степа, вперед!
Степа протянула руку, чтобы помочь пострадавшему подняться, и все же свалила лампу на голову Воронкову.
— Хватит. Отойдите от меня, — взмолился Сергей Петрович, потирая рукой ушибленное место.
— Сергей Петрович, простите, я не хотела, честное слово, — горячо каялась Степа.
— Верю, верю, только сядьте на свое место.
Воронков поднялся с пола, снял с себя свитер и отжал воду на пол.
— Досталось тебе, — посочувствовал Соколов.
— Досталось. А ты говоришь, милые дамы. Это не дамы, это сто процентов убытка. Никогда не знаешь, чего от них ожидать. С ними даже разговаривать опасно. А если уж решился на разговор, то лучше его вести в маске и бронежилете.
— Вот вам и вся благодарность, — обиженно отозвалась Алина. — Мы им собирались глаза на преступления раскрыть, а они называют нас стопроцентным убытком. Не хотите — как хотите. Девочки, за мной. — Алина решительно поднялась со своего места.
— Вы куда? В камеру? — вдогонку злорадно спросил Воронков.
— С какой стати?
— Вас застали рядом с трупом. Теперь вы у нас подозреваемые в убийстве.
— Какое убийство? Мужик сам наложил на себя руки и предсмертную записку оставил.
— Ничего подобного. Записку мы сейчас отправим на экспертизу. И если эксперт подтвердит, что записка была написана Васильевым, а не кем-то другим, тогда можно будет говорить о самоубийстве. А пока, извините, в камеру. Но… поскольку мы с вами, Алина Николаевна, договаривались, а для меня уговор дороже денег, я хочу вам дать еще один шанс. Итак, мы с Борисом Игоревичем вас слушаем.
Алина скрипнула зубами, будь ее воля, она бы и рта не раскрыла.
— Алина, не обижайся на них, расскажи, — попросила Степа, все еще чувствуя себя виноватой перед Воронковым.
— Алина, давай все как есть рассказывай, — поддержала я Степу. — Облегчим жизнь полицейским. Пусть не думают, что мы только стирать и гладить умеем.
— Ну, если только так, — кокетливо согласилась моя подруга. — Слушайте. Я давно хотела улучшить свои жилищные условия…
И Алина со всеми подробностями рассказала, что с ней произошло за последнюю неделю: как ее ночью стали преследовать странные звуки, как она заподозрила, что с квартирой что-то не так, как захотела спросить об этом прежнюю хозяйку и как нашла ее в ванной с перерезанными венами. Разумеется, во всей этой истории Алина отводила мне ничтожную роль, взяв на себя функции главного генератора идей и координатора наших действий. Оказывается, это она переговорила с соседями, выяснила, кто прежде жил в ее квартире, и вышла на след Васильева.