МУОС. ЧИСТИЛИЩЕ
Шрифт:
Решающим в этой войне явился отчаянный поход деда Талаша через город. Он собрал отряд добровольцев в двести человек, вышел на поверхность и пешком направился в сторону Фрунзенской — базовой станции Американцев — по улицам разрушенного города. Средств индивидуальной защиты было недостаточно, и до Фрунзенской дошли человек семьдесят. Остальные погибли от радиации и нападений хищных мутантов. Но и оставшихся оказалось вполне достаточно: американцы совсем не ожидали опасности с поверхности, и тем более на Фрунзенской. В верхние помещения, и особенно к внешним гермоворотам, они не подходили вообще, и вверху на ночь оставались лишь самые неугодные, наказанные или больные рабы, то есть те, кому терять в этой жизни было уже нечего. Они с радостью впустили партизан и сообщили, что охранять склады и порядок на станции
Увидев в слабом свете фонариков мелькающие тени, морпехи подняли беспорядочную стрельбу. Но вырывающееся из стволов пламя делало их самих отличными мишенями в темноте, тогда как вооруженные арбалетами партизаны были не видны.
На Молодежной и Немиге услышали пальбу, но отряды карателей, двинувшихся с обеих станций, остановились в туннелях, потому что к этому времени партизаны и фрунзенцы, взломав склады, вынесли в туннели ящики с патронами и подожгли их. Пули и гильзы взрывающихся патронов не подпускали никого близко в течение нескольких часов. Этого времени с лихвой хватило на то, чтобы вынести оставшиеся боеприпасы на поверхность и взорвать вертолеты американцев. Это и было главной целью похода деда Талаша. На одном из складов партизаны обнаружили противорадиационные костюмы, что давало им возможность вернуться на родную станцию также по поверхности. Но их было недостаточно, и обратный путь большая часть войска повстанцев преодолеть не смогла. До уже освобожденной Пролетарской добрались немногие. Дед Талаш, вопреки всем законам природы, остался жив. Это чудо еще более подняло его авторитет в лице местных жителей. Он стал почти такой же легендарной фигурой, как отец Тихон.
Тем временем морпехи ворвались на восставшую станцию и обнаружили опустошенные склады боеприпасов. Без них положение оккупантов резко ухудшалось. Американцы начали отступать, сдавая станции одна за другой. А вот партизаны, напротив, осмелели. В считаные дни восстание охватило весь Юго-Запад. Практически все население восставших станций, вооружившись отнятым у американцев оружием, а также привычными арбалетами, копьями и арматурой, с лютой ненавистью убивало вчерашних хозяев. Неожиданный и дерзкий выход повстанческой армии деда Талаша на поверхность и уничтожение склада боеприпасов и вертолетов впервые повергли Славински в панику. Казалось, война проиграна. Но не в характере Рэя было так просто сдаваться.
Одним из последних рейсов с базы в Литве был привезен ядерный заряд. Стокилотонная бомба была предназначена для самоуничтожения базы при непредвиденных обстоятельствах. Сначала у Славински не было конкретного плана по применению ее здесь, в Минском метро. По его приказу бомба на велодрезине была отвезена на Октябрьскую незадолго до отступления американцев с этой станции и заложена в тайнике. Все минеры из числа бээнэсовцев были расстреляны как ненужные свидетели. Славински ласково поглаживал чемоданчик — радиоуправляемый привод бомбы. Если партизаны и центровики когда-нибудь дойдут до его кабинета, он, не задумываясь, нажмет красную кнопку. И этому гребаному метро — кранты!
Партизаны продолжали теснить американцев, пока наконец не дошли до осажденного Центра и не соединились с правительственными войсками. Центровики взяли Октябрьскую, партизаны — Купаловскую. Но логичного объединения с последующим нанесением решающего удара по войскам Славински не произошло. Между Ученым Советом и Советом Партизанских Командиров произошел конфликт. Вчерашние рабы наотрез отказались признавать юрисдикцию Центра, объявив весь Юго-Запад независимой Конфедерацией.
Не один месяц в районе Купаловской и Октябрьской продолжались трехсторонние столкновения. Большой Проход и сама Купаловская снова и снова переходили из рук в руки.
Наконец уставшие от войны стороны подписали Конвенцию, переименовав Купаловскую в Нейтральную и объявив ее буферной зоной. Станции были
Установился зыбкий мир.
Президент Рэй Славински отнюдь не считал себя побежденным. Он часто посмеивался, вспоминая, какая чудная штука лежит на Октябрьской. Последнее слово все равно останется за ним! Хотя бы ценой собственной жизни он сделает этих тупых белорусов, покажет им, что такое настоящий американский парень!
В мирной жизни Рэй тоже нашел себя. Он установил жесткий рабовладельческий строй. У него было много наложниц. Любая женщина, девушка или даже девочка в Америке принадлежали ему. Двух или трех, которые не проявили достаточно страсти и любви к своему Президенту, он попросту отправил наверх. Ему докладывали потом, что девушки просились назад, заверяли, что исправят свою ошибку, что они любят своего Президента. Но было поздно — Рэй Славински не менял своих решений.
Он был всегда уверен в своей правоте. Ничто не могло поколебать его самолюбия. Ну разве что одно происшествие…
В расширении подземного коллектора, в который некогда была спущена река Немига, недалеко от одноименной станции метро, был расположен Свято-Ефросиньевский монастырь. Его основал отец Тихон — уцелевший священник одной из минских православных церквей. Храм был обустроен прямо в военной палатке. После войны многие жители метро искали спасения в Боге. Люди шли в монастырь, причем уже не было разделения на православных, католиков и протестантов.
При монастыре открыли церковную школу, больницу и даже гостиницу для паломников. Монастырь обеспечивал себя сам: имел небольшую ферму; кроме того послушники и послушницы должны были по очереди подниматься наверх и возделывать картофель. Со временем монастырь вырос в поселение численностью до двухсот человек. Не частые, но обязательные походы наверх заметно сокращали жизнь монахов, и они редко доживали до сорока лет. Отец Тихон, несмотря на возражения паствы, тоже время от времени трудился наверху. Но ему это, кажется, не вредило. Священник выглядел вполне здоровым, хотя ему уже перевалило за восемьдесят. С отцом Тихоном были связаны и другие чудеса: он исцелял больных (даже от лейкемии), во время сорокадневных постов вообще не ел и не пил и оставался жизнеспособным, по его молитвам урожай картофеля на монастырском поле был, как нигде, хорош. Но главным чудом был сам факт успешного выживания монастыря, со всех сторон окруженного врагами. Монастырь обходили стороной диггеры, змеи, а потом и ленточники. Даже рабовладельцы и рекруты БНС не трогали его. Сам президент Славински тоже долгое время не обращал внимания на отшельников.
Но вот однажды ему доложили, что командир БНС впал в религию, отпустил своих рабов и ушел в монастырь. Славински вскипел:
— Достать его оттуда и казнить! А монастырь этот ко всем чертям взорвать!
Когда на следующий день он вызвал своего адъютанта и спросил, где беглец, тот ответил, что отряд, посланный за ним, вернулся ни с чем. Отряд был обезоружен и приведен к Президенту. В ответ на его расспросы, ругань и даже зуботычины бойцы стояли молча, понурив головы, ни в чем не оправдываясь и ничего не объясняя. Через пару часов их отправили в верхние помещения, а рабов и жен провинившихся получили новые рекруты.
Славински послал в монастырь морпехов, но по дороге на них напал змей, и назад пришли лишь трое. Рэй решил лично прогуляться в коллектор Немиги, взяв с собой самых надежных бойцов. Однако они заблудились, вернулись только через три дня, так и не найдя монастырь, а один морпех, упав с лестницы, сломал себе позвоночник.
Взбешенный Славински под угрозой расстрела потребовал у местных проводников отвести его в монастырь. Но, как только он вышел из лагеря, поступило сообщение об очередном совместном наступлении центровиков и партизан. Президент был вынужден отказаться от своего плана и занять оборону. Это был очень тяжелый бой для американцев, в котором Рэя серьезно ранили — первый раз в его жизни. Проклиная все на свете, Славински принял решение на время оставить монастырь в покое, но под страхом смерти запретил всем жителям Америки любое паломничество туда.