Муравьи революции
Шрифт:
— А работать будете?
— Если рабочие позволят, будем.
Адъютант подумал немного, потом отмахнулся рукой:
— Чёрт знает, что с вами делать.
Повернулся и вышел.
В этот же вечер прибыли на станцию матросы 14-го и 18-го экипажей. И тоже в сопровождении кавалерии. Матросы ввалились в станцию с шумом:
— Эй, бабушкина гвардия! Бастуете, что ли? (Гвардейский экипаж считался экипажем вдовствующей царицы, поэтому его в шутку называли «бабушкиной гвардией».)
— Бастуем, грачи, а вы зачем прилетели? (Maтpocoв, носивших чёрные ленты на фуражках, называли «грачами».)
— А мы вам помогать. Машины
— Ну и работнички! И какого чёрта вас сюда понагнали?
Но на инженера уже никто не обращал внимания; началось опять оживлённое митингование. Наше решение вновь прибывшими было одобрено.
Матросы галдели почти целую ночь; некоторые хлопотали что-то насчёт водки, но, по-видимому, ничего из хлопот не вышло, потому что к утру никто не напился и все поднялись в благополучном состоянии.
Наутро опять устроили митинг. Поставили вопрос о запрещении пить водку на станции. Некоторые было запротестовали; большинством было принято: водки и пьянства на станции не допускать.
В этот день к нам ещё прибавился народ: пришла электротехническая рота, которая после короткого митинга присоединилась к нам. У них уже полотна роты находилась под арестом за «волынку» на каком-то заводе, где им предложили заменить бастующих рабочих.
С приходом электриков нас набралось на станции около двухсот человек. Инженер только руками разводил, зачем нас понагнали такую уйму. Мы также не понимали, зачем набивают станцию новыми людьми, когда знают, что пользы от них ни на грош.
Просидели мы без каких-либо происшествий дня три. Рабочие по-прежнему кучками сидели у ворот. Обед нам привозили из своих частей. Вместе с обедом на станцию проскальзывала и водка, но в таком незначительном количестве, что пьяных не наблюдалось. На третьи сутки перед вечером на станцию пришла группа рабочих. О чём-то переговорили с инженером, а потом вместе с ним подошли к одной машине и начали возиться возле. Матросов эта возня взволновала. Окрикнули рабочих:
— Эй, товарищи, что вы хотите делать?
— Хотим машину пустить, — ответили рабочие.
— А вам кто позволил?
Рабочие смутились. Тогда к ним пристали вплотную:
— Штрейкбрехеры?
— Нет, нет, что вы товарищи! Совет рабочих постановил дать ток для типографии «Известий Совета рабочих депутатов» и осветить одну сторону Невского проспекта, чтоб легче было двигаться демонстрации.
Мы, однако, этим объяснениям не поверили и выпроводили рабочих со станции.
Инженер попробовал запротестовать:
— Кто же здесь хозяин: я или вы? Ему твёрдо ответили:
— Пока станция находится под нашим наблюдением, хозяева здесь мы, а вы уходите или не вмешивайтесь в наши распоряжения.
Инженер сжался, как от холода, и ушёл молча к своему столу.
Рабочие прислали к нам делегацию и просили нас осветить одну сторону Невского проспекта. Мы, боясь нарваться на провокацию, предложили, чтобы рабочие выделили группу из своей среды и с протокольным постановлением прислали её на станцию: в этом случае мы допустим их пустить машину.
На другой день пришла эта же группа рабочих, вручила нам постановление Совета рабочих депутатов и общего собрания рабочих станции, подписанное председателем собрания; мы, посовещавшись, допустили рабочих, пустить машину и помогали развести под котлами пары. Вечером свет был пущен.
Выставить со станции рабочих было неудобно, поэтому решили сделать в подшипники подсыпку. В главные подшипники незаметно подсыпали песку: подшипник загорелся, и машину остановили.
Рабочие быстро обнаружили причину порчи и поняли, что мы им не доверяем. Они нам открыто сказали о своих предположениях и заявили, что они работу прекратят; только просили нас больше машин не портить. Привели в порядок машину и ушли.
На следующий день нам приказано было перейти на электрическую станцию Гелиас. Нас этот приказ удивил: начальство знало, что мы работать не будем, всё же переводило нас на другую станцию. Подозревая, что здесь какая-либо провокация, мы идти отказались. Из экипажа пришло вторичное приказание, с оговоркой, что нам предлагают только охранять станцию, а не работать. Рабочие Гелиаса узнали, что мы отказываемся, прислали к нам с письмом представителя, предлагая не отказываться и занять станцию. Мы потребовали протокольное постановление, рабочие нам его принесли, и мы уже поздно ночью перешли на станцию Гелиас.
Смысл нашего перевода выяснился потом: оказалось, что после нашего ухода оставшимся предложили приступить к работам, угрожая арестом. Оставшиеся матросы и солдаты электротехнической роты отказались приступить к работам; тогда власти решили разъединить непокорных: электриков под конвоем увели домой. Матросы же спокойно просидели на станции до окончания забастовки.
У Гелиаса мы пробыли полтора дня. Приступать к работе нам не предлагали. По окончании забастовки на станцию пришли рабочие.
— Ну, товарищи, отстояли кронштадтцев от полевого суда, правительство предаёт их обычному военно-морскому суду.
Мы об этом уже знали из газет.
В экипаж возвращались мы все довольные: вышло всё ладно, промахов мы не сделали. Забастовка прошла с большим подъёмом: правительство не решилось игнорировать такой дружной демонстрации и пошло на уступки.
Полевой суд был отменён. Правительство успело до суда по горячим следам, втихомолку задушить и спустить в воды Балтийского моря не один десяток мятежников. Сотни моряков, принимавших участие в восстании, прошли перед военно-морским судом. Двадцать лет и бессрочная каторга были уделом оставшихся в живых активных руководителей вооружённого восстания.
По далёким сибирским каторгам, на постройке железной дороги в глухой амурской тайге разнесли и сложили свои кости первые бойцы, первые разведчики великой пролетарской революции. Не многие из них вернулись продолжать начатое ими дело.
Тысячи моряков пошли по арестантским ротам, по дисциплинарным батальонам и потом были размётаны по далёким окраинам Сибири.
Правительство было уверено, что оно раздавило не только мятеж, но и мятежный дух моряков, что повторение восстаний не будет иметь места в дальнейшей истории российского флота. Однако правительство жестоко ошиблось: ровно через шесть месяцев Балтийский флот вписал ещё более яркую, огненную страницу в свою историю. В июле 1906 г. в Кронштадте, в Свеаборге и на многих судах Балтийского флота с новою силою вспыхнуло ещё более грозное, более организованное восстание: моряки новым штурмом пошли против самодержавного строя.