Муравьи революции
Шрифт:
Много своих верных слуг потеряло в этой жесточайшей схватке царское правительство, десятки их, начиная от мичманов и кончая адмиралами, полегли под тяжёлой рукой восставших; дворцы вновь в ужасе погасили свои огни.
Однако это могучее восстание было одиноким. Бушующее море реакции уже залило всю Россию: полевые суды заливали кровью рабочих дворы заводов и вокзалы железных дорог. Рабочие организации были разгромлены, крестьянские восстания были подавлены, карательные отряды густой сетью разбросались по всей России, революция ушла в подполье.
В такое время
Жуткая расправа над участниками второго восстания приглушённым стоном отозвалась по всей побеждённой России; пролетарская Россия, тяжело раненная в неравных боях, не могла вторично подняться на защиту своих лучших бойцов, погибающих под ударами торжествующего самодержавия. Предсмертные песни моряков того времени говорят о жутких расправах и о непоколебимой революционной стойкости погибающих под расстрелами матросов.
Под покровом тёмных ночей уходили в море с живым грузом баржи. До рассвета ухали по морю ружейные залпы: это убивали пленных матросов и, зашивая их в смоляные мешки с привязанным к ногам грузом, бросали в море.
В низких казематах морских крепостей сотни побеждённых, но не покорённых мятежников ждали своей участи. Военно-полевые суды при соблюдении всех ритуалов уже легально ещё несколько десятков матросов «подвергли расстрелу» и спустили в мутные воды Балтийского моря. Сотни мятежных бойцов пошли следом за своими братьями по каторгам и по далёким просторам Сибири.
Моряки отошли с поля первых битв, чтобы залечить тяжёлые раны, чтобы снова и снова готовиться к последнему решительному штурму.
По возвращении в экипаж нас встретил тот же офицер, который сопровождал нас на электрическую станцию.
— Забастовщики… Марш по ротам, с-с-сволочи… — прошипел он злобно и, повернувшись к нам спиной, пошёл прочь.
Вечером на поверку явился наш ротный командир, штабс-капитан армейской службы. Для командования машинными ротами почему-то морских офицеров не назначали, и ими командовали армейские офицеры, и лишь на судах машинные команды входили в подчинение морским офицерам.
Командир петухом подкатился к выстроившимся матросам и сиповатым голосом прокричал своё обычное:
— Здорово!
— Здравия желаем, — ответили мы ему в разноголосицу.
— Срамите её величества Гвардейский экипаж! Забастовщиков поддерживаете! Под суд, сукины сыны, хотите! Спе-ци-али-сты… сволочи…
Ротный дошёл до высшей степени раздражения и, не докончив своей злобной речи, убежал, предоставив закончить поверку фельдфебелю.
Жизнь в экипаже потекла своим порядком. Вырваться из экипажа случая не представлялось. Целые дни проводили за чтением брошюр и газет, которые дождём сыпались в те незабываемые дни.
Братва во 2-й роте скучала больше. Соколов в своих скорбных записках писал мне: «Тухнем мы, брат, здесь. Хоть бы на минутку выпустили: пьющего человека так закупорить. Зверство! Ты вот брошюры велишь читать, а я не могу: буквы, как рюмки, на столе прыгают. «Новый закон» начал читать, на второй странице
Дня через три после нашего возвращения в экипаж ко мне забрёл мой земляк, гвардеец Преображенского полка Знаменский. Детина огромного роста и чрезвычайной силы: когда мы ехали из Иркутска в Петербург новобранцами, Знаменский на станции «Тайга» забрался к томичам в теплушку, выпил с ними, а потом поссорился и выкинул их всех из теплушки.
Знаменский входил в ревгруппу 1-го батальона. Знаменский мне рассказал, что батальон был наряжён охранять Николаевский мост во время демонстраций, но отказался идти. Отказалась также выступить часть Московского полка и заперлась в казармах. В Гренадерском полку дежурный офицер застрелил солдата, который заявил, что гренадеры выступать против рабочих откажутся; в полку по этому поводу произошла волынка: побили офицеров и «шкур». Полк заперт в казармах, и, кажется, четыре человека арестовано, несколько рот обезоружено.
— Говорят, что нас также будут разоружать.
— А как себя держат преображенцы?
— Спокойно: пусть, говорят, разоружают.
— Арестов у вас не было?
— Арестов не было, но офицеры всё время дежурят по ротам… Я зашёл тебе сказать, чтобы ты пока избегал заходить, а то неровен час — ещё схватят. Волынка может выйти. А мы решили пока ограничиться отказом от выступлений против рабочих.
Информация Знаменского была весьма важной. Хотя военная организация, наверно, была в курсе дел, я всё же послал Знаменского туда с запиской, чтобы они информировались у него о положении в Преображенском полку.
Товарищи по роте также приносили много новостей:
— Народ по улицам всё кучками, митингуют. А на Офицерской, у Совета, проходу нет. Народу уйма и шпиков бьют: как подберётся шпик к Совету, так хватают и бьют, только ноги под головами мелькают…
Получилось известие о втором восстании севастопольских матросов.
В этот же вечер получили кучу листовок по поводу событий в Севастополе. Говорилось, что севастопольцы опять восстали, однако никаких подробностей о том, все ли матросы восстали или только какая-либо часть, не было. Только дня через два удалось узнать, что восстал крейсер «Очаков» под командой лейтенанта Шмидта, что восстание остальными судами поддержано не было.
Братва опять заволновалась:
— Что же это? Опять поодиночке начинаем.
Вечером собрались представители от рот: я им прочёл две выпущенные социал-демократами листовки. В листовках говорилось:
«…Сделайте же требования кучки сознательных солдат требованиями всей армии, соединяйтесь же в один союз для защиты их. Копите свои силы, не губите своих лучших людей разрозненными, частичными бунтами. Начальству только наруку такие бунты: они помогают ему разбить вас по частям… Копите свою силу, объединяйтесь, чтобы одним ударом свергнуть тех, кто смеётся над нуждой солдата, кто давит его, как и весь народ»