Муравьи революции
Шрифт:
Долой самодержавие! Долой палачей-офицеров!
Друг за другом карабкались матросы на шаткую трибуну, укреплялись на ней и, тыча в пространство загорелыми кулаками, исступлённо выкрикивали:
— Палачи!.. Гады!.. Кровопийцы!.. Долой!.. Довольно, попили!..
Толпа гудела, довольная крепкими словами, и радостно подхватывала:
— Пр-р-ра-авильно-о-о-о…
За спинами упоённо слушающих матросов, у края митинга суетился адмирал Никонов. Трусливо трогая матроса за плечо, спрашивал:
— Братцы, а, братцы, что это
— Бра-а-атцы, ишь, гнида, засуетился… Требования вот вам готовим… Шкуры вам спускать собираемся за карцеры и за гнилое мясо… — злобно бросили из толпы.
Адмирал испуганно посмотрел на матросов, торопливо вскочил на пролётку и ускакал. Кучка офицеров стояла в стороне и боялась подойти ближе.
Увидев, что адмирал удирает, офицеры стремительно смылись.
А с трибуны в это время неслось:
— Товарищи, вот наши требования…
— Давай, давай… требования…
— Согласно дарованному манифесту… — веяло над толпой, — матросы являются российскими гражданами…
— Требуем избирательных прав… Уничтожения сословий… Чтобы каждому была особая тарелка… Сократить срок службы…
— Сократить! — отвечали эхом.
Спустилась ночь. Толпа заколыхалась. Взмётывая разноголосый шум, возбуждённые матросы кучками полились в экипажи. Митинг кончился.
Ночи и дня бурлили экипажи внутренним надсадным кипением. Огненные слова «восстание» рвались из каменных стен матросских казарм.
— Товарищи, не верьте царским обещаниям… Будем сами с оружием в руках добиваться свободы народа…
— Не рано ли? — раздавались робкие голоса и тонули в протестующем гаме…
Двадцать пятого произошли первые беспорядки. Гарнизон крепостного форта «Константин» взбунтовался. Команда выворотила из печей котлы с супом и разлила по полу кухни, выгнала из казармы унтера и фельдфебеля, пытавшихся воздействовать на солдат. В форт примчался комендант крепости; солдаты встретили его свистом и демонстративным: «Ура! Бей его!».
Коменданту удалось добиться у солдат, чего они хотят. Солдаты предъявили коменданту требования об улучшении экономического и бытового положения. Комендант заявил, что он все требования примет к выполнению…
Высшее начальство стремилось уговорами и увещаниями предотвратить надвигающийся взрыв. Адмирал Никонов каждый день объезжал экипажи и старался казаться «отцом добрым»… Всюду по прибытии в экипаж он просил, чтобы команды выделяли товарища для переговоров, но из этого ничего не выходило, и адмирал уезжал ни с чем. Пятый флотский экипаж, не желая говорить с адмиралом, демонстративно вышел из казармы экипажа.
Начальство теряло всякое влияние на матросов и солдат. Последние твёрдо требовали распространения свобод, объявленных в манифесте 17 октября, на матросов и солдат.
Улицы пустели. Офицерское собрание не кричало снопами света, не неслись наглые волны оркестров, закрытые двери молчали. Только в штабе сновали суетливые адъютанты. Тревожно
В экипажах в эту ночь не спали. Неуверенный тон начальников, растерянность адмирала, смелые речи матросов и лозунг «восстание» толкали массу на неведомое, остро ощутимое действие… Разбившись на кучки, лёжа на нарах, матросы вполголоса беседовали об обычных вещах. Офицеров и «шкур» в эту ночь в экипажах не было.
Серое утро застало Кронштадт молчаливым. Экипажи безмолвно смотрели на пустынные улицы. Рабочие порта с узелками подмышкой стояли кучками у решётки парка и полушопотом обменивались словами…
Вдруг где-то вспухнуло мощное, вызывающее:
— Уррр-а-а-а!
Вторая рота второго крепостного батальона, предъявив требования своему начальнику, разрывая хмурое утро могучим «ура», пошла подымать находившийся по соседству минно-учебный отряд.
Минно-учебный отряд был железной когортой, которым гордилось начальство, но в то же время боялось его. Суровая дисциплина и сложные технические познания закаляли не только волю, но и ум матросов отряда.
Матросы отряда не проявляли шумного недовольства, но в то же время сосредоточенно прислушивались к характеру развёртывающихся настроений. Вот эта сосредоточенность и прислушивание и тревожили начальство; оно понимало, что если отряд втянется в круг развёртывающихся событий, то он неизбежно превратится в направляющую и дисциплинирующую силу и станет центром грозного движения. Вот почему в это утро учебный отряд на час раньше был уведён на работы; а восставшая рота крепостного батальона, ворвавшись в казармы отряда, никого там не застала.
Кронштадт ожил. Бунтующее «ура» прокатилось по экипажам. Матросы зашевелились. Наскоро пили чай и собирались во дворах казарм. Многие повыходили на улицу и собирались толпами на перекрёстках. Седьмой экипаж встал под ружьё. А молва уже радостно летела по городу:
— Во втором крепостном восстание…
В штабе беспрерывные совещания. Командир флота диктует: «Произвести аресты зачинщиков во втором крепостном и независимо от обстоятельств заключить в форт «Павел»… Командирам экипажей принять меры удержания матросов в экипажах, хотя бы силою оружия… Оставшиеся верными войска двинуть на разоружение взбунтовавшихся экипажей».
А телеграф тревожно выстукивал: «Сегодня нижние чины второго крепостного вышли из повиновения криками «ура» направились к казармам минно-учебного отряда в гарнизоне большое брожение сухопутные войска выходят из повиновения назревают беспорядки необходимо прибытие надёжных войск Командир флота Никонов».
А телефоны тревожно несли: третий и пятый крепостные батальоны вышли из повиновения… минно-учебный отряд и учебно-артиллерийский самовольно покинули работы и вернулись в казармы…
Никонов, схватившись за голову руками, кричал оторопевшему адъютанту: