Муравьи революции

Никифоров Петр Михайлович

— Стой, стой, не ломайте, сейчас открою.

Заведующий открыл калитку и впустил делегацию.

Я тоже вошёл вместе с делегацией. Меня увидел Гольбах и хотел войти за мной, но его схватили за фалды мундира и оттащили от калитки.

— Куда лезешь? Тебя не уполномочивали.

— Мне нужно по делу. Мерзавцы! Как вы смеет задерживать меня?

— Легче, ваше благородие. Нечего там тебе делать. Без тебя обойдётся. Народ грамотный… Иди в свою часть.

Калитка захлопнулась. Толпа весело гоготала над рассвирепевшим приставом. Тот решил арестовать меня при выходе и подтянул отряд полиции к самым воротам.

Соглашение с грузинами было подписано. Они представили нам своего артельного старосту, который по условию должен войти в правление союза. К нам подошёл один грузин и сообщил:

— Грузчики из-за ограды передали,

что у ворот стоит полиция, которая хочет «арестовать Петра».

Я сообщил делегации, что меня узнал Гольбах и бросился за мной в калитку, но грузчики его не впустили. Грузины попросили делегацию задержаться, а мне дали пиджак, выпачканный мукой, и брезентовые штаны. Я выпачкал себе мукой рожу, и мы с тремя грузинами вышли в калитку с другой стороны пристани. Я сейчас же завернул в проулок и скрылся. При выходе из двора делегации меня не оказалось. Полиция бросилась меня искать по складам, но ушла ни с чем. Грузчики, выслушав сообщение делегации, разошлись по домам.

Положение грузчиков с момента соглашения с грузинами окончательно упрочилось. Союз стал работать довольно хорошо, насколько позволяли легальные условия. Время от времени устраивали нелегальные собрания по вопросам политической работы в союзе. Эта сторона дела прививалась туго: грузчики неохотно шли в кружки, были заняты исключительно вопросами заработка. Однако и эту работу удалось постепенно наладить и вовлечь в члены партии десятка полтора человек из более молодых. В это время шла большая митинговая дискуссия с эсерами, и этому делу приходилось уделять очень большое внимание. Раза два-три в неделю собирались то ночам за городом ночные массовки, где шли бесконечные споры, главным образом по аграрному вопросу. Неожиданно на Керчь свалилось ещё одно несчастье: из Уфы через крымский союз приехал ещё один большевик — Сергей, детина весьма здорового роста, из семинаристов, с хорошо подвешенным языком и некоторыми теоретическими марксистскими познаниями. Рабочие социал-демократы к усилению большевиков отнеслись спокойно, но интеллигентская часть комитета весьма нервничала: боялась, что в организации начнётся раскол — рабочая часть, особенно караванцы, и так вела себя весьма неспокойно и лихорадила организацию, а тут ещё один большевик свалился, как снег на голову.

С Сергеем мы быстро сошлись и всё время нашего пребывания в Керчи были неразлучны. Он был довольно искусным полемистам и легко справлялся с эсерами. Сильно задевал и меньшевиков. Часто бывало, что на массовке получались три дерущихся стороны. Это обстоятельство сильно смущало рабочих-партийцев, и они не знали, на какую группу социал-демократов им ориентироваться.

Однако массовки привлекали большую массу рабочих и создавали определённое политическое настроение. Рабочие на работе и дома обсуждали вопросы, дискутируемые на массовках. Мы устроили несколько небольших собраний рабочих, где Сергей толково излагал расхождения большевиков с меньшевиками. Несколько раз вели мы беседы с грузчиками и в правлении союза, стараясь привить им интерес к политическим вопросам.

Увидев меня на демонстрации грузчиков, полиция решила пресечь мою деятельность в богоспасаемой Керчи и стала меня внимательно выслеживать. Я скрывался и мало показывался на «бирже» и вообще на глаза широкой публике. Оставив на некоторое время грузчиков, я занялся опять караваном. Рабочий комитет, добытый с таким трудом, оказался, как я и предвидел, могучим оружием в руках рабочих каравана. Администрации не только не удалось никого уволить из рабочих, но комитет воспрепятствовал ей принять двух черносотенцев, которых она хотела просунуть в среду рабочих. Мы сделали попытку легализовать профсоюз моряков и подали градоначальнику заявление, на котором он написал: «Нет надобности». Пожалуй, он был прав: профсоюз особенно и не нуждался в легализации, а с точки зрения политической только выигрывал, как нелегальный.

Аpeст и побег

Несмотря на мою осторожность, я однажды вечером был арестован на улице и доставлен в участок. Документы мои были довольно сомнительные. Следователь пытался по ним навести справки, но волости, указанной в паспорте, вообще в природе не оказалось. И мне, кроме принадлежности к партии, предстояло получить и за бродяжничество четыре года арестантских рот.

За время моего сидения в полиции в Керчи произошло чрезвычайное событие, взволновавшее весь город: после

моего ареста и невозможности установить мою личность охранка решила поприжать кое-кого из связанных со мною лиц. Привлечён к допросу был и мой квартирохозяин Василий Петров. Во время допроса его, по-видимому, припугнули, и Василий во время допроса умер от разрыва сердца. Рабочие Керчи устроили демонстративные похороны. Во время похорон полиция пыталась вмешаться в демонстрацию и сорвать её, даже была открыта стрельба. В ответ на стрельбу рабочие по окончании похорон повыбили в полицейских участках окна и поколотили нескольких полицейских. В этот день все полицейские участки были переполнены. В мою камеру также посадили несколько человек. В день похорон и на следующий день в городе происходили митинги. Прошёл слух, что грузчики хотят разгромить участки. Мне сообщили, что меня на следующий день хотят перевезти в тюрьму. Это мне не улыбалось, и я решил во что бы то ни стало бежать. Среда арестованных за демонстрацию был один весьма высокий детина, весьма добродушный и смелый. Я сообщил ему о моём намерении и просил его помочь мне. Он с удовольствием согласится. План побега я наметил такой: в углу двоpa было устроено «отхожее место», примыкавшее к высокой каменной стене. До крыши отхожего было метра три, и, только встав на плечи высокого человека, можно было зацепиться за выступ крыши и при известном усилии влезть на неё, а уже с крыши на стенку.

Вечером перед поверкой арестованные выпускались «оправляться». Во дворе стояли трое часовых-полицейских с винтовками. Когда нас выпустили, высокий товарищ пошёл впереди, а я немного сзади. Когда он дошёл до отхожего теста, остановился и немного присел, я быстро вскочил ему на плечи. Он выпрямился, я ухватился за выступ крыши, быстро подтянувшись, влез на крышу и мигом очутился на стенке. Часовые так растерялись, видя происходившее, что начали стрелять, когда я уже был на стенке. Я благополучно спрыгнул с высокой стены и, быстро промчавшись переплётами узких переулков, уже на другом конце города спрятался в зелени одного из огородов. Солнце уже скрылось. Я лежал в борозде. Надо мной нависли какие-то лопухи, прикрывая меня, как зонтами. Тело радостно касалось тёплой земли, сердце радостно билось.

Убежал. Недалеко проходила улица. Послышался конский топот, и верховая полиция галопом пронеслась мимо. Я прирос к земле и не шелохнулся, пока топот копыт не затих вдали. Я лежал, упиваясь завоёванной волей и терпеливо ждал ночи. Она по-южному внезапно спустилась на землю, и небо засверкало голубыми яркими звёздами, большими, как кулак. В кустах засвистал соловей. Я осторожно поднял из зелени голову и огляделся: было темно и казалось опасно. Я не решился подняться и прополз по борозде до конца огорода. У низкого каменного забора осторожно поднялся, прислушался. Стоял, не двигаясь, минут десять, потом осторожно перелез и пошёл по направлению к центру города. Скоро я достиг квартиры студента Васильева, члена керченской социал-демократической организации, осторожно перелез в их огород, подошёл к окнам хаты и постучал. На стук открыла окно старушка. Увидев меня, она тихо вскрикнула и быстро побежала открывать двери. Васильевы уже знали, оказывается, о моём побеге. Старушка приготовила ванну, дала мне свежее бельё, ботинки сына и предложила мне лечь спать.

— Я покараулю и, в случае чего, разбужу.

Я, однако, не понадеялся на доброту старушки и решил посидеть и дождаться прихода её сына. Васильев скоро пришёл и, увидев, с радости меня расцеловал.

— Вот здорово-то ты их расшевелил: всё вверх ногами переворачивают. У Горна, у Павла и у других, кто у них на учёте, облавой обыски делают. А ты вон, оказывается, где.

— Раз полиция пошла облавой по замеченным квартирам, значит и у тебя скоро будут. Надо смываться.

— Пожалуй, верно. Надо тебе перекочевать в Еникале: там ваших нет, и полиция едва ли туда скоро бросится.

Васильев повёл меня в Еникале к знакомому рабочему, где я решил на время укрыться. В эту же ночь полиция нагрянула и к Васильевым. Во время обыска обнаружили в грязном белье моё бельё, запачканное землёй. Хотя это прямым доказательством для полиции не могло служить, всё же она насторожилась и весьма тщательно допрашивала старушку и сына. В течение двух недель я скрывался, переходя из одной части города в другую. Выбраться из города не было возможности: на вокзале и на пристанях дежурили агенты, чистая же степь не позволяла выйти из города другими путями.