Муравьи революции

Никифоров Петр Михайлович

В общем, свитские объявили «биоркское свидание» скандальным.

Для нас, однако, вопрос оставался неясным, и в дальнейшем мы им не занимались.

Пробыв несколько суток в Биорках, яхта снялась с якоря и вернулась в Кронштадт.

Опять на «бочке»

Возвратившись в Кронштадт, ссадив Николая с семьёй и челядью с яхты, мы опять прочно уселись на «бочку». Потянулись монотонно каторжные для меня дни. Команда провозилась дня три над уборкой, и, приведя в порядок яхту после «похода», матросы стали по очереди ездить на берег в Кронштадт. С берега привозили известия, которые меня основательно волновали:

одни говорили, что в Кронштадте здоровая пьянка, что матросы «гоняют кота» офицерам, другие говорили, что «матросня митингует и выносит резолюции».

Ясно было, что в Кронштадте что-то происходит не совсем обычное. Я сделал попытку сократить срок моего ареста и обратился к моему минному офицеру, чтобы он поговорил с командиром о сокращении мне срока и разрешении съездить на берег.

— Зачем ты хочешь ехать на берег? — спросил меня офицер.

— К землякам, ваше благородие, соскучился.

— Не доведут тебя до добра эти поездки. Хлопотать не стоит, командир не пустит.

— А может, пустит, ваше благородие, попробуйте.

— Нет, и пробовать не буду. Если бы ты нарвался на командира, было бы полбеды: он бы тебя простил, но тебя угораздило нарваться на Философова, тут ничего не сделаешь, командир не согласится.

Моя попытка успехом не увенчалась. Я решил передать мои связи Соколову и добиться от него, чтобы он отказался от пьянки.

Против ожидания Соколов сразу согласился.

— Надо, браток, нам увязаться, ты прав; я постараюсь вернуться на «своих», чую, братва за дело берётся, теперь не до пьянки.

Я дал записки в 17-й и 2-й экипажи к землякам, просил их свести Соколова с группой и дать ему полную информацию о положении дел.

Соколов уехал.

Остальные члены группы ездили в Петербург. При каждом отпуске привозили оттуда известия также волнующего характера.

— Технологический бурлит, матросы смотрят на Кронштадт и ждут.

Кругам кипело, бурлило, готовилось во что-то вылиться, а я, прикованный к «бочке», плаваю кругом её вместе с яхтой.

Непостижимо нудна и однообразна была жизнь на яхте в это время, тяжесть эта усугублялась ещё тяжёлым морским режимом, который царил на яхте.

День яхты начинался с пяти часов утра и прекращался в десять вечера. Несмотря на то, что яхта стояла на «бочке», вахты всегда были на своих местах; особенно доставалось нам, минным машинистам. Наши вахты всегда полностью были в работе, потому что пародинамомашины работали день и ночь, освещая днём трюмы, а ночью всю яхту. Вахта длилась четыре часа. Приходилось стоять двое суток в три смены. Часто приходилось стоять с двух часов ночи до шести утра — самая тяжёлая вахта: ходишь сонный, того и гляди, что на вахте заснёшь. Днём даже после таких вахт спать запрещалось за исключением одного часа после обеда «на руке», постелью пользоваться строго запрещалось; предутренняя вахта обычно всегда валилась с ног и при всяком случае старалась где-нибудь прикорнуть. Я первое время после чистки медяшки прятался в рундуке, под паклей и обтиркой (рундук-это ларь с крышкой), но однажды старший офицер, по-видимому, уже несколько раз замечавший моё исчезновение, разыскал меня, извлёк оттуда и заставил меня целую неделю «драить» (тереть) палубу в качестве наказания.

Однако молодость брала своё, сон гнал нас искать себе новые потайники, где бы можно было выспаться. Соколов был опытнее и прятался удачнее; вахту несли мы с ним вместе, он показал мне место, где не легко было нас найти даже старшему офицеру.

Адъютантские каюты царской стражи почему-то замкнуты не были, в каютах, как на пароходах, были двухэтажные койки: нижние койки можно было поднять, под ними было достаточное пространство, чтобы лечь человеку. Вот эти-то каюты мы и избрали в качестве конспиративной спальни, там и прятались после утренних вахт.

Старший офицер несколько раз замечал наше отсутствие, заставлял старшего капрала искать нас и сам искал, но найти долго не мог и открыл наше убежище совершенно случайно.

Позавтракав после утренней вахты, наскоро вычистив медяшку, мы с Соколовым незаметно исчезли в нашем убежище: забрались под диван и заснули. Спали довольно долго. А старший офицер нас, по-видимому, усиленно искал.

Сквозь сон слышу, кто-то отворил дверь и вошёл.

— Фу… Сволочи!

Я так и прилип к полу: голос старшего офицера; я подумал, что он нашёл Соколова и ругает его.

— Вот навоняли, прохвосты, должно быть, спали тут.

Старший офицер вышел, прихлопнув дверь; у меня отлегло от сердца.

— Эй, Соколов, спишь? — окликнул я негромко, но Соколов спал крепко и не отозвался. Только я хотел вылезти, как послышались шаги, дверь отворилась, вошёл опять старший офицер и с ним ещё наш капрал.

— Слышишь, как навоняли, сволочи?

— Здорово навоняли, ваше благородие, — ответил ему капрал

— На палубе их нет, значит, они где-нибудь здесь, надо поискать.

Опять у меня сердце захолонуло: «найдут». Капрал начал шарить по койкам.

— Никого нет, ваше благородие.

— А ну, подними нижнюю койку. Капрал поднял койку.

— Вот он, — крикнул обрадованно офицер. — Наверно, и Никифоров здесь, поднимай другую! Капрал поднял одну койку.

— Нету.

Поднял другую.

— Нету. Поднял, наконец, и мою койку.

— Есть, ваше благородие, здесь.

Я, не ожидая приглашения, вылез из своей берлоги, из другой берлоги показалась усатая рожа Соколова.

— Так, так голубчики, в царских покоях расположились… Подраите палубу, подраите.

Мы с помятыми, заспанными рожами, с волокнами пеньки в волосах молча стояли перед офицером.

— Ведь вот, сволочи, куда забрались! Если бы не навоняли, так и не нашёл бы. Смотри, и пакли сволочи натаскали. Ну, пошли, чего стоите!

Мы с Соколовым поспешили уйти. Палубу я драил две недели, Соколов — одну неделю. Так проходили наши дни: вахта, чистка медяшек, драить палубу, борьба со сном, поиски укромных уголков, преследования старшего офицера — так изо дня в день. Только вечерами в «кожухе» или в каком другом укромном месте сходился наш кружок, говорили о работе разбирали приносимую матросами из города информацию. А ночью между висячими койками чтение и тихие разговоры с матросами.

«Скоро офицерне крышка»

После одной из тревожных информации и после моей неудачной попытки получить амнистию решено было произвести глубокую проверку сведений ив Кронштадта. Соколову я уже сообщил все мои связи, другой член кружка должен был использовать свои в других экипажах.

Соколов сдержал слово и пришёл «на своих», принёс литературу и ошеломляющие известия: некоторые экипажи готовятся выступить; офицеры отправляют свои семьи в Петербург. Другой член кружка сообщил, что разговоры идут большие, как будто есть требования или петиция, которую хотят преподнести начальству; если требование не удовлетворят, то хотят поднять восстание.