Муравьи революции
Шрифт:
Через три месяца я получил первую передачу. Всё было тщательным образом измельчено: чай был развёрнут, но обложка была оставлена. Она как раз и содержала шифрованную записку, написанную невидимыми чернилами, которую я проявил над лампой. В шифровке сообщалось, что моё дело следователь передал прокурору, но в виду отсутствия моих показаний прокурор вернул дело на доследование, что Селиванов торопит быстрее закончить дело, что мне в тюрьму были переданы пилки, что Павел, Ольга, Топорков (рабочий-ссыльный, член нашего большевистского
В одной из одиночек сидели три уголовника, приговорённые к смертной казни. Они, как и все уголовники, подали прошения царю о помиловании. Однажды ночью в новую секретную вошла толпа надзирателей. Входили туда очень тихо, однако все одиночки проснулись. У смертников завязалась какая-то борьба: это им связывали руки. Вдруг раздался громкий, пронзительный крик:
— Ведут вешать!
Секретная как будто проснулась от летаргического сна. Все одиночки залили безумным криком коридор.
— Палач-и-и!.. А-а-а-а… Па-ла-чи-и-и-и!..
Мы с Шевелёвым тоже кричали. Он бил ногами в железную дверь, я выбил табуреткой окно и, взобравшись на стол, кричал во двор тюрьмы. Тюрьма мигом проснулась, по ней разнёсся гул. Смертников быстро проволокли по коридору, и на тюремном дворе полузадушенно кричали:
— Про-о-о… а-ай!
Всю ночь гремели кандалы по одиночкам, и слышались возбуждённые голоса.
Сделав своё дело, тюремщики, крадучись, прошли с места казни в контору. Чей-то одинокий голос бросил им вдогонку:
— Па-ла-чи-и!
Трое были повешены в эту ночь.
Борьба с администрацией продолжалась у нас с прежним упорством. Магуза по-прежнему заходил к нам в одиночку и произносил своё неизменное:
— Зздарова!
Получив в ответ наше молчание, награждал нас трёхсуточным карцером.
Передали мне ещё одну передачу. Ни одной бумажки при передаче не оказалось, — это вызвало у меня тревогу: «Не провалилось ли что-нибудь?» Особенно меня смутила махорка, которую надзиратель высыпал прямо на стол. Я не курил, — по-видимому махорка имела какое-то особое значение.
Я подозвал надзирателя и попросил его ещё раз сходить к брату, передать ему, что первое письмо я получил, жду второго; пусть напишет, как старики — здоровы или нет. Потом пусть махорку мне не присылает, а то при просмотре её рассыпали всю и перемешали с чаем. Надзиратель обещал передать.
На следующем дежурстве надзиратель сообщил мне:
— Ваш брат передал, что второе письмо тоже послали, но, по-видимому, его не пропустили…
Стало ясно, что провалилась шифровка; это подтвердилось на другой же день. К нам в одиночку с шумом ввалился инспектор тюрем Гольдшух. Выпятив грудь, приветствовал нас:
— Здорово!
Мы ничего не ответили.
— Обыскать!
Надзиратели бросились
С нас содрали верхнюю и нижнюю одежду, вывели в коридор. Гольдшух порвал по швам мои штаны, потом кальсоны и рубашку. Надзиратели отдирали железную обшивку с печи, отрывали плинтуса. В коридоре было холодно, и мы с Шевелёвым щёлкали зубами.
Распоров по швам всю нашу одежду, Гольдшух начал заглядывать в каждую щёлку. Я обратился к нему:
— Вы, господин инспектор пальчиком в парашке… может, чего там нащупаете….
— Молчать! Я тебе покажу шифровочки писать!
— Не тычь, сопля! — неожиданно гаркнул своим басом Шевелёв.
Эффект получился замечательный: Гольдшух выскочил в коридор и, подпрыгивая перед Шевелёвым, махал своими кулачонками перед его носом. Шевелёв вытянул вперёд голову, оскалил зубы и следил за Гольдшухом, а я, присевши на корточки, хохотал: настолько картина была комичной…
— В карцер их! В карцер! В пустую одиночку!
— Голыми, ваше бродь? — обратился к нему старший надзиратель.
— Принесите им вшивые бушлаты и штаны! В пустую одиночку!
Нас голыми впихнули в холодную одиночку, потом принесли бушлаты и штаны.
Мороз в одиночке стоял отчаянный. Эта одиночка служила светлым карцером; окна в ней были разбиты, и в ней было так же холодно, как на улице. Мы бегали по карцеру, садились в угол, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Так промучились до ночи. Вечером дали нам хлеба, холодной воды и лампу. Ночь просидеть было немыслимо. Шевелёв стал бить ногами в дверь.
Пришёл старший надзиратель и пообещал:
— Будете стучать — свяжем. — И ушёл из коридора.
— Стуком их не прошибёшь, — надо что-нибудь остроумнее выдумать. Давай им иллюминацию устроим…
Быстро разобрали ящик от параши, облили обломки керосином из лампы и подожгли. Костёр запылал, распространяя вокруг себя приятное тепло; загорелся деревянный пол одиночки. Сильный свет и дым, поваливший в окно, вызвали тревогу, за окном заверещал свисток дежурного надзирателя; поднялся шум; надзиратели толпой бросились в секретную. А мы спокойно сидим у пылающего костра, греемся. Надзиратели выволокли нас в коридор и стали тушить пылающий пол и костёр.
Нас опять водворили в нашу одиночку. Так закончилось наше первое знакомство, с Гольдшухом. Мы, удовлетворённые нашей выходкой с иллюминацией, улеглись спать.
Хроника тюрьмы
В марте меня опять вызвал следователь. Он предъявил мне шифровки, перехваченные тюремщиками.
— Это вам предназначалось?
— Не знаю.
— Найдено в продуктах, которые вам передавали с воли…
— Может быть.
— Если вы не поможете нам эти записки расшифровать, мы принуждены будем отправить их в Петербург для расшифрования; это лишь затянет дело, — там всё равно расшифруют.