Муравьи революции
Шрифт:
По-видимому, провокатор выдал… иначе как бы они могли перехватить.
Хотя побег устроили и уголовные, все однако были разочарованы, что побег не удался. Побег был актом победы над неволей, и бежавший всегда вызывал к себе сочувствие всей каторги, всё равно был ли он политическим или уголовным. Успеху побега вся каторга радовалась, и переживала досаду, когда побег не удавался.
Утром уголовные сообщили, что побег был выдан одним из уголовных, которого рано утром перевели к «лягавым». Оказывается, побег подготовлялся массовым, думали уйти человек двадцать. План был перебраться по чердаку на двор мастерских и оттуда через стенку. Прорезали потолок, искусно прорез замаскировали. Когда наступил момент побега,
Событие так взволновало всю камеру, что о сне никто и не думая. Все возмущались поведением администрации. Получив донос о готовившемся побеге, администрация имела все возможности предупредить его. Но был таков закон каторги. Начальник мог расстрелять не только участников побега, но и всю камеру. Никакие общественные протесты ему ничего не сделали бы. Жизнь осуждённого на каторгу зависела исключительно от поведения начальника каторги.
На следующий день, будучи на прогулке, мы наблюдали, как надзиратели спускали с чердака на верёвках трупы убитых беглецов. Спустили их всех, сложили на дроги и увезли на кладбище. Вот и всё. Инцидент с попыткой побега был ликвидирован.
Мы, живые свидетели этой картины, поёжились, как от холода.
Из оставшихся в камере участников организации побега, по-видимому по указанию того же провокатора, семь человек было взято. Все были бессрочники. Их заковали в наручники и поместили в особую камеру, возле камеры поставили стол и табуретку дежурного надзирателя, чтобы изолированные были всё время на виду.
— Теперь уже не убегут, — хвастливо заявил надзиратель,
— Прохлопаешь, из-под носа смоются, — поддразнивали мы надзирателя.
— Не-е, теперь не смоются.
Держали, действительно, крепко. Но изолированные были опытны в делах побегов и до дерзости смелы. Они хотя и остались в камере, не полезли на чердак, всё же администрация их считала организаторами побега и поспешила поместить их в особую камеру под усиленный надзор. Мы ожидали, что эта семёрка опять попытается выбраться из централа, потому что им ничего не оставалось, как думать только о побеге и стараться его осуществить.
Прошло полтора месяца. Наступили тёплые июньские ночи. В одну из таких ночей перед самым утром, когда предутренняя заря чуть-чуть приподнимает тёмный покров ночи и всё живое на земле спит, мы были разбужены трестом ружейных выстрелов. Стреляли за стеной, недалеко от нашей камеры.
Тюрьма мигом ожила. Во всех камерах люди повскакали с постелей и чутко прислушивались. За оградой раздавались громкие голоса:
— Разом, ваше благородие, комком спустились… Я им крикнул стой… но они побегли… я в них стрелять начал… но у темноте мушку не видно…
— Жопа ты, не стрелок… Чуть не в упор в человека не попал…
— Так точно, ваше благородие…
— До окончания следствия под арест его…
К нашей двери подошёл дежурный надзиратель. Мы спросили его:
— Это, случаем, не твои убежали?
— Нет, мои спят. Должно с переднего корпуса…
Захлопали двери. Старший с помощником, встревоженные побегом, не могут установить, из какой камеры побег и сколько убежало людей. Заходят по камерам, проверяют.
Вдруг звериный голос помощника:
— Ты что же это, стерва! Чего смотрел? Где люди?
— Не могу знать, ваше бродие… Смотрел… Глаз не спускал…
— Где люди — спрашиваю, идиот ты старый, тупица ты этакая, из-под носа ушли!.. Под арест его, идиота!..
В камере изолированной семёрки осталось двое — пять человек ушли. Долго
Надзиратель был уверен, что из этой камеры бежать невозможно, потому следил немного небрежно. На этой уверенности надзирателя и был построен побег. Побег был выполнен блестяще, но воспользоваться беглецы им не сумели. Через три дня их всех привели обратно в централ. Каторга несколько дней жила этим шумным событием, но скоро о нём забыли. Жизнь, хотя медленно, но текла вперёд, а все события погружались в прошлое и забывались.
В коллективе образовалась военная группа, поставившая себе целью изучение военного дела. Во главе группы стали Краковецкий, Иванов, Калашников, бывшие офицеры царской армии, осуждённые на каторгу за участие в военных организациях.
Прозвали эту группу «школой прапорщиков». В этой затее принимала участие почти вся художественная мастерская. Организовались военные игры по военным картам, которые делались в художественной мастерской. Эта группа настолько увлекалась изучением военно-теоретических вопросов, что додумалась до теории, из которой вытекало, что не рабочий класс произведёт революцию, а военные армии. Отсюда вытекало и второе положение, что во главе революционного движения станет военщина. Военная «учёба» носила чисто армейский характер. При этом никакого учёта борьбы классовых сил во внимание не принималось. Рабочему классу, как гегемону, как главной движущей революцию силе, в этой учёбе никакого места не отводилось, а бралось офицерство, как внеклассовая демократическая группа, и на него делалась ставка.
К этой «школе прапорщиков» не только большевики, но и многие меньшевики относились с большой критикой и дали ей кличку «школа солдафонов». Военные игры были построены исключительно на теоретических трудах военных авторитетов разных империалистических стран. Объектами брались севастопольская и русско-японская войны. На основе этих пособий «школа прапорщиков» хорошо усваивала не только стратегию, но и военно-патриотическую идеологию. Наше подозрительное отношение к этой «школе» вполне оправдалось, когда началась мировая война. «Учёба» тогда уже целиком переключилась на патриотические разборы русских побед и поражений, руководители школы даже стали составлять военные сводки, которые нелегально переправлялись на волю и печатались в эсеровской газете «Сибирь», выходившей в Иркутске. Эти сводки не только не вызывали репрессий со стороны военной цензуры, но наоборот весьма её интересовали, как особо интересные. Вот что об этом пишет один из участников «школы прапорщиков» Ульяновский:
«Насколько мы были осведомлены о военных событиях, говорит такой факт: группа товарищей К. Т. и Р. решила давать военный обзор в иркутскую газету «Сибирь», а так как в это время и конспиративные сношения с волей были очень налажены, то эти товарищи имели возможность систематически помещать свои обзоры в газете, подписываясь псевдонимом «Г. Ш.». Этот псевдоним, да и сами обзоры необычайно заинтересовали военную цензуру, просматривавшую все материалы, связанные с военным делом. Военный цензор, офицер генерального штаба, неоднократно добивался узнать у редактора газеты, кто этот Г. Ш., по-видимому, очень знающий человек…»