Мургаш
Шрифт:
— Выходите на дорогу и останавливайте первый грузовик, какой попадется. Скажите: по приказу милиции!
Показался грузовик, мы его остановили, и он через минуту был заполнен самыми нетерпеливыми встречающими. Шофер дал газ, и грузовик полетел по пыльному шоссе. Остановился он в Чуреке. Там на площади шел митинг. И выступал на нем мой Добри!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Власть Отечественного фронта!
Наша власть!
Когда
Мы верили, что это будет. И вот 9 сентября один за другим в наш последний партизанский лагерь прибывали связные, радостные, взволнованные, и сообщали:
— Товарищ командир, по радио объявили: власть у Отечественного фронта!
Возгласами «ура» встречали мы каждое такое сообщение. Мы были как пьяные, громко кричали, пели, обнимались, хотя для меня новость эта не была неожиданной.
Я знал циркуляр № 4 от 26 августа, изданный Политбюро партии, в котором говорилось о вооруженном восстании как о непосредственной задаче. Я знал приказ Главного штаба Народно-освободительной повстанческой армии от 1 сентября начать решительные действия, поднять народ на вооруженное восстание. Во исполнение этого приказа два батальона бригады были сосредоточены здесь, на Волчьей поляне, чтобы занять Витинский проход, как только последует сигнал.
Сотни партизан, около трехсот ремсистов только из Локорского края, сотни партийцев, ремсистов и членов Отечественного фронта из нашего партизанского района были готовы к последнему бою. И вот пришла эта весть. Ведь за нее отдали свою жизнь Митре и Калин, Васко и Ворчо, бай Райко и Дечо, Маке и Станко и многие другие партизаны. А сколько погибло других людей, помогавших нам, настоящих патриотов и борцов!
Власть в наших руках!
Действительно ли это так? А жандармские дружины и карательные роты, а армия, которой командуют фашистские офицеры?
Власть все еще нужно было брать с боем, укреплять ее и утверждать.
После получения первого сообщения не прошло и получаса, а оба батальона уже были готовы выступить на Софию.
Я выслал несколько групп, чтобы они помогли объявить власть Отечественного фронта в наших шопских селах [15] , выделил разведчиков на дороги, отпустил связных и приказал двигаться к Витинскому проходу.
То один, то другой партизан спрашивал:
— Когда пойдем к Софии, товарищ командир?
15
Шопские села — села, в которых проживают шопы, жители Западной Болгарии.
И никто, наверное, не догадывался, что мне хотелось не просто идти, а бегом бежать туда. Однако приказ штаба зоны, Главного штаба был ясным и недвусмысленным.
Первым селом, в которое вошли два батальона, был Чурек. Не раз мы освобождали села, не раз нас встречали с радостью, но она всегда омрачалась мыслью о том, что скоро придется уходить. Сейчас мы пришли навсегда, и знамя, развевавшееся у нас над головой, было не только нашим, чавдарским знаменем, но знаменем всего освобожденного народа.
Разве можно найти слова, чтобы рассказать о тех днях? Радостные лица, бесконечные «ура» — и потому охрипшие глотки, поцелуи и объятия. Мне кажется, что такую радость испытывали только наши деды, когда войска Гурко и Скобелева преодолевали заснеженные проходы, когда казацкие сотни после тяжелого боя останавливались в освобожденных селах и городах, а народ с хлебом-солью, с белыми полотенцами и церковными хоругвями нес им в дар свою любовь и признательность.
Нас встречал весь Чурек. Мужчины и женщины, старики и дети вышли далеко за село с цветами. Цветов было столько, что, наверное, все поляны, все сады после этого опустели.
Мы остановились посредине площади. Откуда-то вы несли стол. Я взобрался на него и начал говорить. В эти время прибыло охранение, оставленное на Ботевградском шоссе.
— Товарищ командир!..
Я спрыгнул со стола. Раз меня прервали в такой момент, значит, случилось что-то серьезное. От Витины двигались грузовики с жандармами. Однако мгновения было достаточно, чтобы позвать Бойчо, который должен был со своим батальоном остановить и разоружить жандармов, а если они откажутся подчиниться — и уничтожить. Я снова вскочил на стол и продолжал речь. Вскоре донеслось несколько одиночных выстрелов, затем наступила тишина. Притихла и площадь. Я взмахнул рукой и заговорил:
— Для нашей родины наступили радостные, счастливые дни, дни свободы…
На шоссе показалась мрачная колонна. Жандармы, бывшие еще вчера грозой, шли без оружия, с опущенными головами, конвоируемые партизанами.
Никакая сила, никакие слова не могли сдержать бросившийся на пленных жандармов народ.
— У-у-у… Убийцы!..
Многоголосый крик захлестнул улицы.
— Вот же он! Вот! — женский возглас взметнулся над площадью.
— И этот гад!
Несколько женщин окружили меня:
— Эти двое издевались над беременной Петрункой!
Поднятые руки, сжатые кулаки.
Схватив винтовки за стволы и приклады, партизаны образовали живую стену. Я снова впрыгнул на стол и крикнул:
— Товарищи! Сегодня власть у народа. Народ должен сказать свое слово. Как поступить с этими пленными? Освободить или наказать?
— Смерть! Сме-е-ерть! Смерть!
Никогда, наверное, приговор не бывал вынесен с большим единодушием…
В этот момент позади меня остановился грузовик Я обернулся — около кабины шофера стояла Лена. Я бросился к ней, но скоро нас разлучил товарищ, пришедший с донесением, которое он принял по телефону.