Мургаш
Шрифт:
В казармах Ботевграда укрылись офицеры-фашисты, вооруженные до зубов. Они отказывались сдаться.
В нашем распоряжении было оружие пленных жандармов и грузовики. Я приказал Недялко Периновскому собрать отряд в сто человек, остановить все проходящие через Чурек легковые машины и грузовики и двинуться на помощь ботевградским товарищам. Однако новая телефонограмма принесла весть, что в Ботевграде революционные силы сами справились с врагом.
Я уже готов был подать команду выступать, когда несколько пожилых мужчин подошли ко мне:
—
Его накрыли во дворе у Бойчо.
Пироги с брынзой, жареные куры, мясо, яйца, молоко, вино, хлеб… Это был настоящий пир, да только пировать было некогда: пора выступать. Только теперь я мог поговорить с Леной.
Мы уже собрались идти, когда я предложил:
— Лучше тебе вернуться в Софию. Ты привезешь из Бабицы Аксинию и бабушку и будешь ждать нас…
В этот момент кто-то позвал меня. А когда мы двинулись, Лены с нами не оказалось. Я встретил ее на одном из следующих митингов в Саранцах. В каждом селе нам готовили стол и сердились, если не могли остаться и отведать их хлеба.
В Саранцах первым на митинге выступил Бате. Ко мне подошли несколько товарищей.
— Лазар, люди хотят, чтобы и ты слово сказал.
Я взобрался на грузовик, превращенный в трибуну. И в этот момент услышал сдавленный крик Лены:
— Тетя Анна!..
Сквозь толпу к нам пробиралась тетя Анна, мать Васко. Сдавленный крик Лены напомнил мне страшную правду о судьбе Васко.
Перед затихшей толпой я рассказал о подвигах нашего Васко, о его героической смерти. У многих на глазах блестели слезы.
— Пусть все, кто любит свой народ так, как любил его Васко, придут к нам и продолжат вместе с нами борьбу с гитлеровским зверем, — закончил я.
В наступившей тишине первым прозвучал голос тети Анны:
— Лазар, запиши нашу Мику первой!
Мика была сестрой Васко. Молодая, красивая девушка, славилась как деятельная ремсистка и прекрасная ятачка.
— Не надо, тетя Анна, ты уже отдала и сына, и мужа… — Послышалось со всех сторон.
Но тетя Анна повторила:
— Записывай ее, Лазар. Ей есть за кого мстить, за кого воевать!
Я записал Мику первой. Она открыла список добровольцев.
Вечерело, когда мы подъехали к Осоицам. Я подал знак остановиться. И тут я увидел Лену.
— Ты не уехала в Софию? Садись в грузовик. Ты имеешь право раньше всех въехать в Осоицы.
Здесь к нам вышла мать Ворчо.
Одну руку она вытянула вперед, а другой поддерживала передник, наполненный чем-то.
— Лазар, Лена… помните… Ворчо… Он так наказывал… Ваши винтовки цветами украсить… Не довелось ему привести в дом жену-партизанку…
Передник тети Магды был полон цветов. Это были не просто цветы, а настоящие букеты, перевязанные полосками красной материи. И пошла мать от партизана к партизану, ласково гладила каждого по голове и плечам, украшала винтовки цветами, роняя молчаливые слезы. Я услышал, как кто-то тихо прошептал:
— Никогда не умрет погибший в бою партизан, но мать
Одиннадцатого сентября два батальона вошли в Новоселцы. Кровавую славу имело это село. Только майор Стоянов со своими подручными убили более восьмидесяти патриотов. За эти «подвиги», за преданность фашистской власти правители наградили Стоянова 160 тысячами левов.
Пришлось создать два народных трибунала, чтобы расследовать преступления более двухсот убийц и преступников, двухсот инквизиторов и палачей, создавших мрачную легенду о новоселской кровавой бане.
Еще не окончился митинг, когда ко мне подошел новый управитель околии Недялко Периновский.
— Лазар, тревожные новости.
Не такой был человек бай Недялко, чтобы волноваться по пустякам.
— Что случилось?
Он оглянулся по сторонам.
— Пойдем ко мне, поговорим.
В его кабинете собрались представители власти, командиры батальонов, старые партийные работники, молодежь.
— Отказываются подчиниться!
В первый момент я ничего не мог понять. Кто это на третий день народной свободы отказывается подчиниться народной власти? Потом все стало ясно. В селе Горни Богров находился жандармский штаб генерала Кочо Стоянова. Там же стояли и воинские части — несколько тысяч человек, которыми командовали офицеры-монархисты.
Было решено, что батальон Атанаса отправится в подбалканские села устанавливать власть, а мы с батальоном Бойчо двинемся к Горни Богрову и на месте усмирим взбунтовавшуюся фашистскую свору.
Около села нас ожидали свои люди. Обстановка быстро прояснилась. Многие офицеры, переодевшись в гражданское платье, в страхе перед народным гневом сбежали, другие укрылись в лагере. Среди солдат росло негодование, однако представителям власти Отечественного фронта трудно было связаться с ними. Часовые получили строжайший приказ никого не пропускать в лагерь и оттуда никого не выпускать.
Мы оставили большую часть батальона в резерве и с одной четой направились к штабу. Увидев Красное знамя, развевающееся над грузовиком, часовой вытянулся, отдал честь и беспрепятственно пропустил нас. Перед зданием штаба мы вышли из машины, несколько человек остались во дворе. Одни должны были нести охрану, а остальные — поговорить с солдатами, которые один за другим выходили из помещений, озирались и нерешительно направлялись к нам.
Нас встретил адъютант начальника штаба. Молодой офицер высокомерно посмотрел на нас:
— Что вам угодно?
Оказалось, что Бойчо может не только командовать батальоном, но и вести дипломатические переговоры.
— К вам прибыл командир партизанской бригады «Чавдар». Отведите нас к начальнику штаба.
— Господин полковник занят…
— Занят? — Рука Бойчо машинально стала расстегивать кобуру. — А может, все-таки для нас у него время найдется?
Через мгновение адъютант распахнул дверь, и мы с Бойчо без приглашения вошли вслед за ним.