«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

Никольский Михаил

два раза. Алехнович даже своим появлением дал возможность прорваться какой-то нашей части, бывшей уже

в почти безвыходном положении.

Аэродром Эскадры в Лиде, 1915 г

Одним словом, сделали, что могли,

и перелетели в Белосток. Затем часть публики переехала обратно

и перевела по воздуху оставшиеся корабли. Во время перелета у Панкратьева случились неприятности.

Неопытный помощник, сидевший на руле, дал кораблю скользнуть на крыло. Панкратьев подхватил и

выровнял машину, но потерял на этом около 1000 м высоты. Хорошо, что был достаточный запас. Из

Белостока, тоже частью по воздуху, эскадра перебралась в Лиду, где я и застал ее наконец.

У нас на корабле новый артиллерийский офицер — поручик Павлов14, очень милый. К нам же

пристроился только что выпущенный летчик подпоручик Павлов15. Он маленького роста и молод до

неприличия. Поэтому его, в отличие от поручика Павлова, зовут Павликом. В Школе он

Станция Лила. Снимок сделан с «Муромца».

был еще юнкером, а теперь подпоручик. С ним вообще ряд «кипроко». Во-первых, дамы приняли его

за переодетую девицу, так как он почему-то запустил себе довольно длинную шевелюру. Кажется,

оправдывался тем, что он казак. Эта шевелюра сыграла с ним довольно оригинальную историю.

В саду дома, где мы поселились, был пчельник и масса фруктов. Павлик лакомился грушами и чем-то

не понравился пчелам. Они на него напали, запутались в волосах и порядочно покусали. Надо было видеть,

как Павлик носился по саду, забыв, где калитка. Потом он относился к пчелам с величайшим недоверием,

выходя за фруктами только по вечерам. В Лиде мы делаем ряд полетов. Подучиваем кое-кого из новых. Кстати

выясняем, что бедняга Павлик совершенно не умеет ориентироваться. Посадят его за штурвал и говорят: ну-

ка, ворочайте налево, а теперь направо. А теперь домой, на аэродром. И бедный Павлик никак не может найти

аэродром.

Мы с Павловым занимаемся бомбометанием. Каждый раз набираем булыжника; сначала сбрасываем

пристрелочный, а затем — то в речку, то в развалины кирпичного завода. Попадания великолепные, и я

насобачился настолько, что попадаю в самые мелкие цели.

Привезли разбитый «Киевский» корабль Башко, он сильно побит пулями, преимущественно

разрывными. Приехал и сам Башко. Он еще забинтован, и из его головы и ног все время вылезают мелкие

осколки разрывных пуль, которыми он и был порядком изранен. Его моторы переставляют на новый корабль.

Мы волнуемся и настаиваем, чтобы нас пустили

на фронт около Ковно и Вильны, так как здееь

начинают нажимать немцы. Хотим идти пятью кораблями сразу, но начальство что-то весьма неодобрительно

к этому относится.

Мы на 2-м корабле летим в Лавны (район Скид ел и на Немане), где отыскиваем промежуточную базу

для действия на два фронта: на Ковно и на Гродно. Чудный перелет- прогулка. Садимся в одном месте,

осматриваем и перелетаем на другое.

Только что сели; болтаем с крестьянами. Панкратьев пошел в соседний лесок. Вдруг видим, что по

направлению к нам ползком подбирается цепь, человек двенадцать. Оказывается, со станции Скидель выслали

воинскую часть — захватить спустившийся неприятельский аппарат. Цепь залегла шагах в тридцати. Я иду

навстречу и спрашиваю, что, собственно, такое они тут делают и не маневры ли у них в этом месте. Старший

в цепи унтер-офицер мирно со мною разговаривает. Говорит: послан захватить аппарат. Я говорю, что аппарат

мы им не дадим, и предъявляю свое удостоверение личности. Он говорит, что это все равно и аппарат они

захватят

Командир «Киевского» корабля поручик Башко, раненный после боя с неприятельскими «Альбатросами». Июль 1915

г.

—

Ну, — говорю, — коли будете захватывать, так я вас всех перестреляю, и ничего мне за это не

будет. У нас два пулемета, а вас слишком мало. Идите обратно за подкреплением и тогда приходите, потому

что полетим мы отсюда только к вечеру. Вы успеете все сделать, что вам надо.

—

Да нет, — говорит, — у нас больше народу нет.

—

Ну, — говорю, — тогда ваше дело табак. Ушаков! Поставь пулемет на верхнюю площадку!

Ушаков появляется наверху с пулеметом. Цепь так же ползком начинает осаживать назад. Унтер

чешет затылок, не зная, как быть.

—

Ну что, — говорю, — видите, что наша взяла? Да вы смотрите: мы вас уже окружили! — и

показываю на подходящего сзади из леса самым мирным образом Панкратьева.

Унтер смутился окончательно. Тогда я расхохотался и говорю:

—

Погоди, сейчас покажем предписание с печатью.

Панкратьев дал предписание. Унтер долго вертел, наконец согласился, что мы русские, и даже

выставил охрану, послав на станцию уведомление, что аэроплан свой.

Осмотрели мы имение, барский дом, парк. Нашли все пригодным и вечерком снялись обратно в Лиду.

Как дивно красиво садилось солнце и освещало массы кучевых облаков, с которыми мы летели на

одинаковой высоте и отчасти выше! Какой восторг — полет вообще! А тут нас еще в корабле была большая

компания, и кругом красота неописуемая. Я даже стал кричать: «Да здравствует Жюль Верн!» Публика со

мною согласилась. Да разве же не прав я был? Ведь какая красота — перелеты, и если бы не война, то сколько