«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов
Шрифт:
два раза. Алехнович даже своим появлением дал возможность прорваться какой-то нашей части, бывшей уже
в почти безвыходном положении.
Аэродром Эскадры в Лиде, 1915 г
Одним словом, сделали, что могли,
и перевела по воздуху оставшиеся корабли. Во время перелета у Панкратьева случились неприятности.
Неопытный помощник, сидевший на руле, дал кораблю скользнуть на крыло. Панкратьев подхватил и
выровнял машину, но потерял на этом около 1000 м высоты. Хорошо, что был достаточный запас. Из
Белостока, тоже частью по воздуху, эскадра перебралась в Лиду, где я и застал ее наконец.
У нас на корабле новый артиллерийский офицер — поручик Павлов14, очень милый. К нам же
пристроился только что выпущенный летчик подпоручик Павлов15. Он маленького роста и молод до
неприличия. Поэтому его, в отличие от поручика Павлова, зовут Павликом. В Школе он
Станция Лила. Снимок сделан с «Муромца».
был еще юнкером, а теперь подпоручик. С ним вообще ряд «кипроко». Во-первых, дамы приняли его
за переодетую девицу, так как он почему-то запустил себе довольно длинную шевелюру. Кажется,
оправдывался тем, что он казак. Эта шевелюра сыграла с ним довольно оригинальную историю.
В саду дома, где мы поселились, был пчельник и масса фруктов. Павлик лакомился грушами и чем-то
не понравился пчелам. Они на него напали, запутались в волосах и порядочно покусали. Надо было видеть,
как Павлик носился по саду, забыв, где калитка. Потом он относился к пчелам с величайшим недоверием,
выходя за фруктами только по вечерам. В Лиде мы делаем ряд полетов. Подучиваем кое-кого из новых. Кстати
выясняем, что бедняга Павлик совершенно не умеет ориентироваться. Посадят его за штурвал и говорят: ну-
ка, ворочайте налево, а теперь направо. А теперь домой, на аэродром. И бедный Павлик никак не может найти
аэродром.
Мы с Павловым занимаемся бомбометанием. Каждый раз набираем булыжника; сначала сбрасываем
пристрелочный, а затем — то в речку, то в развалины кирпичного завода. Попадания великолепные, и я
насобачился настолько, что попадаю в самые мелкие цели.
Привезли разбитый «Киевский» корабль Башко, он сильно побит пулями, преимущественно
разрывными. Приехал и сам Башко. Он еще забинтован, и из его головы и ног все время вылезают мелкие
осколки разрывных пуль, которыми он и был порядком изранен. Его моторы переставляют на новый корабль.
Мы волнуемся и настаиваем, чтобы нас пустили
начинают нажимать немцы. Хотим идти пятью кораблями сразу, но начальство что-то весьма неодобрительно
к этому относится.
Мы на 2-м корабле летим в Лавны (район Скид ел и на Немане), где отыскиваем промежуточную базу
для действия на два фронта: на Ковно и на Гродно. Чудный перелет- прогулка. Садимся в одном месте,
осматриваем и перелетаем на другое.
Только что сели; болтаем с крестьянами. Панкратьев пошел в соседний лесок. Вдруг видим, что по
направлению к нам ползком подбирается цепь, человек двенадцать. Оказывается, со станции Скидель выслали
воинскую часть — захватить спустившийся неприятельский аппарат. Цепь залегла шагах в тридцати. Я иду
навстречу и спрашиваю, что, собственно, такое они тут делают и не маневры ли у них в этом месте. Старший
в цепи унтер-офицер мирно со мною разговаривает. Говорит: послан захватить аппарат. Я говорю, что аппарат
мы им не дадим, и предъявляю свое удостоверение личности. Он говорит, что это все равно и аппарат они
захватят
Командир «Киевского» корабля поручик Башко, раненный после боя с неприятельскими «Альбатросами». Июль 1915
г.
—
Ну, — говорю, — коли будете захватывать, так я вас всех перестреляю, и ничего мне за это не
будет. У нас два пулемета, а вас слишком мало. Идите обратно за подкреплением и тогда приходите, потому
что полетим мы отсюда только к вечеру. Вы успеете все сделать, что вам надо.
—
Да нет, — говорит, — у нас больше народу нет.
—
Ну, — говорю, — тогда ваше дело табак. Ушаков! Поставь пулемет на верхнюю площадку!
Ушаков появляется наверху с пулеметом. Цепь так же ползком начинает осаживать назад. Унтер
чешет затылок, не зная, как быть.
—
Ну что, — говорю, — видите, что наша взяла? Да вы смотрите: мы вас уже окружили! — и
показываю на подходящего сзади из леса самым мирным образом Панкратьева.
Унтер смутился окончательно. Тогда я расхохотался и говорю:
—
Погоди, сейчас покажем предписание с печатью.
Панкратьев дал предписание. Унтер долго вертел, наконец согласился, что мы русские, и даже
выставил охрану, послав на станцию уведомление, что аэроплан свой.
Осмотрели мы имение, барский дом, парк. Нашли все пригодным и вечерком снялись обратно в Лиду.
Как дивно красиво садилось солнце и освещало массы кучевых облаков, с которыми мы летели на
одинаковой высоте и отчасти выше! Какой восторг — полет вообще! А тут нас еще в корабле была большая
компания, и кругом красота неописуемая. Я даже стал кричать: «Да здравствует Жюль Верн!» Публика со
мною согласилась. Да разве же не прав я был? Ведь какая красота — перелеты, и если бы не война, то сколько