Муссон
Шрифт:
После битвы он оправился от раны и получил прощение нового калифа: аль-Малик всегда был щедр и великодушен к своим сыновьям. Но вместо того чтобы быть благодарным за милосердие, Абубакер исходил злобой и негодованием. Как и Заян аль-Дин, он был честолюбив и коварен, прирожденный заговорщик, жадный до власти. Он знал, что, несмотря на прощение, калиф будет помнить о его предательстве до конца своих дней. «Пусть же этих дней будет немного», — подумал он, посмотрел через заполненную людьми и дымом курений спальню и поймал
Именно Абубакер раздобыл горький белый порошок, который теперь делал для них свое дело. Один из врачей, лечивших больного калифа, был человеком Абубакера.
Принимаемый малыми дозами, яд накапливался в теле жертвы, так что недомогание становилось все острее. Абубакер про себя согласился с братом: пора дать калифу смертельную дозу и покончить с ним.
Абубакер прикрыл лицо черной кефией, словно скрывая горе, и улыбнулся. Завтра в этот час его старший брат Заян аль-Дин воссядет на Слоновый Трон. А он, ибн аль-Малик Абубакер, станет во главе армии и флота Омана. Заян аль-Дин пообещал ему это, а также титул имама и два лакха рупий из сокровищницы калифа. Абубакер всегда видел себя могучим воином и знал, что наконец его звезда поднимается и начинает ярко гореть.
— И все благодаря моему святому брату Заяну аль-Дину, да ниспошлет Аллах на его голову десять тысяч благословений, — прошептал он.
Вечером врачи дали калифу лекарство, чтобы облегчить ему сон и защитить от нападения демонов ночи. Аль-Малик кашлял, лекарство текло по подбородку, но врачи держали его голову и влили снадобье ему в горло до последней капли.
Он бледный лежал на подушке так тихо, что врачи дважды за долгую ночь поднимали ему веки, светили лампой в лицо и смотрели, сокращаются ли зрачки.
— Хвала любви и доброте Аллаха, калиф еще жив, — всякий раз произносили они.
Потом, когда сквозь закрытые ставни восточных окон начали пробиваться первые медные лучи рассвета, калиф неожиданно вздрогнул, громко и внятно выкрикнул: «Аллах велик!» — и упал на примятые, пропотевшие подушки. Струйка крови из носа потекла по лицу в простыни.
Врачи бросились к нему, окружили тело, и хотя все сыновья пытались взглянуть на отца, тот был скрыт от них. Главный врач что-то печально прошептал на ухо визирю.
Визирь посмотрел на сидящих принцев и голосом, не предвещавшим ничего хорошего, произнес:
— Абд Мухаммад аль-Малик, калиф Омана, мертв. Аллах принял его душу.
— Именем Аллаха, — ответили они хором, и лица многих окрасились печалью.
— Согласно желанию отца, Заян аль-Дин наследует Слоновий Трон Омана. Да благословит его Аллах и дарует ему долгое и славное правление.
— Именем Аллаха! — повторили принцы, но никто из них не проявил радости.
Они понимали: грядут черные времена.
За
Новый калиф приказал построить на этом мысе павильон из глыб розового гранита. Он назвал его Дворцом Возмездия. Со своего места в тени под колоннадой он видел поверхность моря и наблюдал за длинными гибкими тенями акул, скользящих меж рифов внизу. Когда дворец строили, акул не было, но теперь они расплодились, и их хорошо кормили.
Заян аль-Дин ел спелый гранат, когда к нему привели еще одного военачальника его отца. Привели босого. Ему обрили бороду и голову, а на шею надели цепь, символ проклятия.
— Ты не был добр ко мне, Бин-Набула, — сказал калиф, — когда я был в немилости у моего отца, да благословит Аллах его святую душу!
Он выплюнул зернышко граната, и оно попало в лицо гордому старику. Тот даже не моргнул и продолжал холодно смотреть на своего мучителя. При прежнем калифе Бин-Набула командовал армией и флотом, у него была гордость воина.
— Ты называл меня толстым щенком. — Заян аль-Дин печально покачал головой. — Грубиян!
— Ты и есть толстый щенок, — ответил осужденный. — А с тех пор стал еще толще и отвратительней. Я благодарю Аллаха за то, что твой благородный отец не видит, какую чуму напустил он на свой народ.
— Старик, ты всегда был брюзгой, но я припас лекарство от этого порока. — Заян аль-Дин кивнул новому командующему армией. — Мои подружки внизу проголодались. Не будем заставлять их ждать.
Абубакер поклонился. Он был в сверкающих доспехах с вышитым шелковым клапаном на груди и в островерхом шлеме. Выпрямляясь, он улыбался. Улыбка на его лице с кривыми, как у барракуды, зубами была ужасна. Но Бин-Набула не дрогнул.
— Многие славные люди прошли этой дорогой до меня, — сказал он. — Предпочитаю их общество твоему.
Казни проводились ежедневно с первого дня воцарения нового калифа. Сотни некогда могущественных и влиятельных людей падали с утеса в поджидающую их стаю акул. У Заяна аль-Дина оказалась долгая память на малейшие обиды, и ни ему, ни его военачальнику Абубакеру не приедалось это развлечение.
— Снимите цепь, — приказал Абубакер своим людям.
Он не хотел, чтобы Бин-Набула утонул слишком быстро. Со старика сняли тяжелые цепи и провели к плахе.
— Обе ноги, — приказал Абубакер, и ноги старика положили на плаху. Абубакер сделал казнь еще более изощренной: с отрубленными ногами человек мог держаться на воде, но не мог плыть к берегу, а кровь привлекала и раззадоривала акул.
Он извлек саблю и взмахнул ею над ногами Бин-Набулы, оскалив в улыбке кривые зубы. Старый воин смотрел на него без тени страха.