Муссон
Шрифт:
— Нет, недостаточно. — Она обняла его за шею тонкими руками. — Вот как рыбы и крокодилы наказывают своих супругов за ошибки.
Она подпрыгнула и под поверхностью обхватила его бедра ногами.
Немного погодя они выбрались на берег, по-прежнему цепляясь друг за друга и задыхаясь от смеха. Остановились у края воды, и Дориан посмотрел на солнце, определяя его высоту. Он с сожалением сказал:
— Утро почти прошло. Пора возвращаться, Ясси.
— Еще немного, — взмолилась она. — Иногда я устаю играть роль мальчика-раба.
— Пойдем, — приказал он и поднял ее
На вершине самого высокого на острове дерева сидела пара белоголовых коршунов-рыболовов — стройные, черные, чуть тронутые коричневым. Одна из птиц закинула голову и испустила резкий крик.
— Никогда не забуду этот крик, — сказала Ясмини. — Вот голос самой этой дикой земли.
Холмы на противоположной стороне озера были всего лишь полоской чуть светлее воды. Над тем берегом низко пролетела цепочка розовых фламинго. Первая птица взмыла в потоке теплого воздуха, потом снова снизилась.
Точно в том же месте, что и первая, поднимались и снова снижались все прочие птицы.
Впечатление было необыкновенное: словно длинный розовый змей разворачивался над лазурной водой.
— И никогда не забуду эту красоту, — прошептала Ясмини. — Я хотела бы навсегда остаться тут с тобой.
— Это страна бога, где человек ничего не значит, — сказал Дориан. — Однако идем. Такие мечты не для нас. Меня призывает долг. Завтра мы покинем это место и начнем поход обратно к Берегу Лихорадок.
— Еще мгновение, господин, — взмолилась она и показала на необычное темное облако в миле от того места, где они стояли. Облако поднялось от поверхности озера вертикально на пятьсот футов в безупречно голубое африканское небо.
— Что это? Вода словно в огне и шлет в небо облако дыма.
— Крошечные насекомые, — пояснил Дориан. — Они выводятся на дне озера, во множестве поднимаются на поверхность и сплетают паруса из паутины. На этих парусах они поднимаются в воздух, и ветер уносит их.
— Пути Аллаха неисповедимы, — сказала она, блестя глазами.
— Идем, — снова поторопил он. — И не забудь, что ты опять Ясси, мальчик-раб, и должна быть послушна и выказывать мне уважение.
— Да, хозяин.
Она поклонилась, коснувшись ладонями губ, и ее манера держаться полностью изменилась. Она была прирожденной актрисой и, когда выпрямилась, держалась как слуга, а не как принцесса, и, сталкивая дау в озеро и забираясь на борт, двигалась, как мальчик.
Сидя в разных концах маленького суденышка, они обогнули остров и увидели на материке деревню, до которой по воде миля. Но даже из такого далека на них были устремлены многие взгляды.
Хотя эти воды столь безграничны, что кажутся океаном, они в нескольких месяцах пути от Берега Лихорадок, и климат здесь, на высоком континентальном плато, более сухой и здоровый. Деревня Ганду вытянулась вдоль берега озера на несколько миль: здесь сосредоточена вся торговля Омана с материком.
Отсюда
Теперь стали видны больше десяти лодок и парусных дау, идущих к порту Ганду. Они уходили на сотни миль вдоль берега озера и теперь везут сушеную рыбу, слоновую кость, рабов, шкуры и гуммиарабик, собранные на диких просторах.
Когда Дориан и Ясмини приблизились к деревне, девушка с отвращением сморщила нос. Воздух был отравлен зловонием стоек для копчения рыбы и бараков с рабами.
На берегу Дориана встречали Башир аль-Синд, его главный помощник, и все советники. Ясси почтительно держалась позади, а Дориан сразу погрузился во множество дел и обязанностей, связанных с его положением, — долгом, о котором он на несколько драгоценных часов забыл на острове с Ясмини.
— Женщины прибыли, господин, — сказал ему Башир, — и купцы собрались, чтобы выслушать твои распоряжения касательно похода.
Дориан шел по деревне между бараками, набитыми рабами, среди шума, среди горя, так отличавшихся от красоты и спокойствия, которые окружали их с Ясмини совсем недавно. На главном соуке, на мягких стульях, под пестрыми шелковыми зонтиками, окруженные собственными свитами из стражников и домашних рабов, его ждали пять купцов. В руках этих людей сосредоточивалась вся торговля, проходящая через Ганду. Все это были набожные и образованные люди, речь их была культурной, комплименты, которые они рассыпали, цветистыми, осанка — достойной и благородной, и все они были исключительно богаты.
Но за то короткое время, что Дориан пробыл в Ганду, он увидел все варварство их занятия и проникся к ним презрением.
Дориан сам когда-то был рабом, но аль-Малик никогда не обращался с ним как с рабом, и потому, постоянно сталкиваясь с рабством во взрослой жизни, он мало о нем задумывался.
Большинство рабов, которых он знал, научились покоряться или вовсе родились в рабстве, и с ними почти всегда обращались бережно, как с ценным имуществом. Но со времени прибытия в Ганду он познакомился с жестокой реальностью рабства. Он вынужден был наблюдать за только что пойманными и приведенными рабами, а это зрелище было не из приятных.
Дориан разрывался между своим представлением о человечности и любовью к приемному отцу, калифу, и долгом перед ним. Он понимал, в какой мере благополучие и процветание государства зависят от этой торговли. И не уклонялся от обязанности защищать ее, но не находил в этом удовольствия.
Был час полуденных молитв, и все совершили омовение. Ясси полила воды на руки Дориану, и он помолился вместе с купцами, склонившимися на шелковых коврах лицом к святым местам на севере. Когда все снова расселись под зонтиками, Дориан почувствовал сильное желание отказаться от выслушивания вступительных речей купцов, от обмена комплиментами и сразу перейти к делу. Однако он так давно и прочно усвоил арабский образ жизни, что не смог заставить себя допустить подобную бестактность. Солнце давно миновало зенит, когда один из купцов упомянул, словно невзначай, что они собрали по просьбе Дориана двести рабынь.