Муть. Из брючного блокнота
Шрифт:
Еще позже Лариса Яновна стала стесняться всех, кого она встречала в театрах или на званых обедах, куда её периодически вынужден был брать с собой Максим Устинович. На этих мероприятиях она стеснялась даже совершенно незнакомых ей людей. Ларисе Яновне казалось, что как только она отворачивается и не имеет возможности на них смотреть, они немедленно начинают обсуждать её как неудачницу-дурнушку и одновременно восторженно говорить о любовнице её мужа. Но и с этим неудобством ей удалось справиться: у неё как раз вовремя подсело зрение, и она заказала себе очки с затемнёнными стёклами. Тем самым она сама получила преимущество и могла беззастенчиво уставиться очками прямо в глаза собеседника, наблюдая за тем как не комфортно чувствует себя в это время её оппонент и как он сам вынужден отводить свои глаза в сторону.
А в самое последнее время Лариса Яновна стала стесняться своего Леонтийчика, который по её мнению мог догадываться об их отношениях со Львом Николаевичем, хотя наивно-невинный взгляд Коваля и уверял её в том, что «их знакомство
Правда она стала замечать, что в последнее время в ней прижилось и некое новое восприятие проживаемой ей теперь жизни. Всё происходящее поделилось на две категории: желанно и безразлично.
Желанны были отношения со Львом Николаевичем. Желаем был отъезд Олега на учёбу за границу. Желанна была возможность позвонить Леонтийчику и поручить ему решить любой возникший вопрос. Желанна была планировавшаяся поездка в круиз по странам Европы вместе со Львом Николаевичем. Желанны были командировки мужа и чем на большее время, тем желанней. Очень желанна была карьера Максима Устиновича и как её следствие – переезд мужа в столицу; а она изъявила бы желание остаться в этом городе. Желанным было бы сбросить килограммов пять равномерно со всех мест и это было вполне ей доступно по деньгам, но она побаивалась операции, да и Лев Николаевич никогда не сделал даже намёка на то, что у неё имеется лишний вес, а он как-никак врач. Очень желательно было для неё отсутствие людей, которые могли бы ей позвонить для того, чтобы просто поболтать. Она и жила-то теперь только в трёх состояниях: ожидание, подготовка к встрече со Львом Николаевичем и растворение в этом общении. Правда порой она обнаруживала во взгляде Челнокова нечто такое… впрочем, она и сама не могла, а скорее не хотела себе объяснить, что это могло быть. Ей проще было принять его постоянные ссылки на «эмоциональную усталость от научных изысканий и бессонных ночей».
Всё остальное, что окружало её и происходило вокруг, было ей безразлично.
Капкан обмана обласкал эту одинокую натуру своим примитивным силком, но именно этого примитива на коротком поводке ей и не доставало многие годы…
… Мы малодушны, мы коварны,
Бездушны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки;
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
А. С. Пушкин, “Чернь”
Максим Устинович сидел в кресле и смотрел в окно, за которым в лучах солнца искрились зелёными огоньками капельки воды, рассевшиеся на листьях деревьев ухоженного парка во внутреннем дворике. Настроение его от этого зрелища пошло в гору, и он уверенно поставил точку своим мрачным размышлениям: «Егор решит все проблемы и с Олегом, и с этим мужиком… с таким несуразным именем». Максим Устинович сладко потянулся и намерился усилить удовольствие – снял трубку и распорядился секретарше заварить ему кофе. В ожидании, когда подадут, он стал представлять себе скорую поездку в Италию вместе с Люсиком…
Через некоторое время запах и вкус поданного напитка добавили красоты этому доброму утру и Максим Устинович, погрузив сознание в беззаботное созерцание, смакую кофе, наблюдал за тем как над горизонтом начали скапливаться облака. Они хмуро взирали на город, игриво подмигивавший им своими стеклянными фасадами. Такое кокетство почему-то расстраивало кучевые громадины, и они своим видом явно выражали намерение пресечь это вольнодумство, но у них не было сил дотянуться своими отёкшими телесами до этого городского распутства, устроенного солнечными лучами и человеческими творениями. И эти переглядки продолжались до тех пор, пока у небесных судей не появился неожиданный союзник. Порыв ветра, стремительно вылетев с левого фланга горизонта, поднял на себя сизую глыбу и поволок её в сторону города. Ничуть не мешкая, за назначенным ветром предводителем, двинулось и остальное разнокалиберное, но не менее грозное тёмно-синее войско. И тогда, сообразив, что он натворил и, не желая покончить с этой великолепной игрой света, порыв ветра мгновенно стих и разбрёлся по улицам и переулкам, окончательно там успокоившись в созерцании светомузыки, создаваемой стеклянными гигантами. Но хмурому нашествию его помощь уже не требовалась. Эта огромная масса мрака набрала ход и теперь по инерции неотвратимо надвигалась на город, и уже через несколько минут лишь немногие гонцы светила могли достигать возможности отражения от творения
«Вот всё в этой стране через… Не было здесь никогда ничего хорошего, нет, и никогда не будет!» – зло решил Максим Устинович, встал из-за стола и нервно выплеснул остатки кофе в цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Прекрасное настроение провалилось в темень за окном, а в кабинет вошла секретарь, включила свет и, огладив кофточку на рукаве, тоненько пропела:
– У вас сегодня встречи по подготовке выборов. Назначено: председателям избиркома и профсоюзов, представителю епархии, председателю союза работодателей, начальнику полиции. Вы также распорядились, чтобы ваши заместители и руководители департаментов никуда не отлучались. Все наши на месте, представитель епархии подошёл. Приглашать?
– Давай, – отрывисто бросил Максим Устинович, вернулся к столу и сел в кресло.
– Чай, кофе, что-то ещё подавать? – вяло спросила секретарь.
– Надо будет, скажу! – Максим Устинович сурово посмотрел на помощницу и отмахнулся от неё ладонью. Секретарша вылепила недовольное лицо и вышла из кабинета.
Через несколько мгновений дверь снова отворилась, и на пороге нарисовался пухленький человечек в чёрном длинном облачении, с большим крестом и массивной цепью на груди.
Максим Устинович встал из-за стола, соорудил радушное, но нагловатое лицо, широко раздвинул в стороны руки и пошёл навстречу человеку заросшему бородой и волосами. Обнялись по этикету: трижды касались друг друга щеками сначала с одной, потом с другой и потом снова с одной стороны, но при этом Максиму Устиновичу пришлось сильно согнуться в спине. «Чорт бы вас побрал с вашей мелкоростностью и вашими новыми манерами» – с раздражением думал он, возвращаясь к своему креслу и протирая свои до блеска выбритые щёки сильно надушенным носовым платком.
«Ну и прёт же от тебя одеколоном – задохнуться можно» – недовольно ворчал мыслями человек с крестом, усаживаясь в кресло и радушно глядя на хозяина кабинета.
– Отец Глеб, – представился он и положил на стол зелёную папку. – Владыка поручил мне переговорить с вами по поводу оказания посильной помощи и передать вам его послание, – человек в чёрном привстал с кресла и, наклонив голову, протянул папку.
Максим Устинович бережно принял изящный кожаный аксессуар, расстегнул золочёную молнию и достал лист толстой мелованной бумаги с богатой цветной полиграфией. Абстрагируясь от витиеватых формулировок и объяснений, он быстро ухватил суть обращения, которая состояла в просьбе взять на плечи бюджета расходы, связанные с отоплением и освещением главного и соответственно самого большого храма города. Обосновывалась просьба нехваткой средств на восстановление храмов епархии в малых городах. Суть этого послания Максим Устинович определил очень быстро, но текст был премного длинен, и ему было необходимо продемонстрировать исключительную скрупулёзность в изучении просьбы и он, положив бумагу на стол, склонил голову и сделал вид человека, заинтересованно изучающего крайне важный для него документ. «Не хило, – размышлял он при этом про себя, – судя по объёму здания и учитывая его иллюминацию, здесь пахнет не двумя десятками миллионов рублей. Вам, граждане попы, следовало бы для начала собственные запросы и расходы поумерить. Барствуете как… Хотя с другой стороны, ну какая разница этой пастве, как с неё будут брать деньги. По сути ведь нет никаких отличий в том: что либо они сами должны будут принести эти деньги за свечки, либо мы эти же деньги централизованно с них же и возьмём. Вот только, как обычно, всё делается у нас через жопу: ну если население не желает само и за свой счёт содержать такое количество церквей, то казалось бы… Впрочем, нет, всё делается правильно: вера в коммунизм рухнула и теперь вера в бога плавненько её собой подменила. Тем более и принципы этой веры нам вполне подходят: власть всегда от бога и её не тронь, вся жизнь – смирение, терпение и путь к спасению после смерти. В отличие от евреев и католиков – это очень классно придумано… Но одновременно всё это и жутко комично: сначала коммунисты постреляли попов и порушили церкви, а теперь они же стали самыми ретивыми православными, целуются с попами и расходуют бюджетные деньги на строительство церквей, которые раньше сами же разломали. Да, в этом смысле в России безработицы не будет никогда – сначала будем рушить всё до основания, ну а потом естественно восстанавливать. Один Владимир тратил на слом одного и строительство иного, другой Владимир переделывает всё взад, следующий какой-нибудь Владимир или Пётр выкинет какой-нибудь свой фортель. Вот только какой?.. Правда и с этим Владимиром ещё не вечер, он ещё успеет чего-нибудь наворотить… у него замашки-то о-го-го… кое-кто намерен его и богом объявить и иконы в церквях развесить. А с нашими дуболобыми всё возможно. Комуняки, те и православными прикидываются, и одновременно мертвеца всякой дрянью накачивают и поклоняются трупу. Просто цирк на кладбище!» – это последнее умозаключение сильно рассмешило Максима Устиновича, он с усилием сдержал улыбку, отодвинул бумажку к центру стола и, внимательно глядя на о. Глеба, заговорил тихим подобострастным голосом:
Конец ознакомительного фрагмента.