Муж и жена
Шрифт:
Нельзя сказать, что она была «веселой вдовой» — слишком много времени она проводила на кладбище. Я боялся, что она теперь всю оставшуюся жизнь будет спать с включенным светом. Но моя мать научилась жить.
Одежда моего отца все еще висела в шкафах, но его присутствие уже не ощущалось в доме.
Не было запаха его одеколона «Олд Спайс», на холодильнике больше не стояла коричневая бутылка эля, а на комоде, который назывался баром, не было бутылки ирландского виски. Даже музыка изменилась. Это я заметил прежде всего. Именно тогда я осознал, что призрак отца здесь больше не витает.
Я вошел в дом, в котором жил в детстве, и не услышал ни песен Синатры, ни Дина Мартина, ни Ната Кинг Кола.
Мама все пластинки отца отдала мне. У нее были свои любимые песни, которые она могла слушать.
Мама любила музыку кантри и вестерн. Это были мелодичные песни с глубоким содержанием. Радостные песни и грустные, в которых все было ясно и понятно. Под эту музыку можно было танцевать, пить, горевать о близком человеке, которого потеряла. Она обожала всю эту слезливую, сентиментальную чепуху, хотя я не имел понятия, действительно ли ей нравились подобные песни или же Долли Партон, Тэмми Уайнет и Пэтси Клайн являлись просто данью моде. Но настоящим диджеем в доме всегда был отец. Больше я уже не услышу характерный скрип виниловой пластинки в его руках. Нет, Пэдди Сильвер уже ничего нам не заведет. Никогда.
За последние годы моей матери пришлось пережить два ужасных удара судьбы. Она потеряла моего отца, мужчину, которого любила с тех самых пор, как он пришел в их дом в Ист-Энде вместе с одним из ее братьев после спарринга в местном боксерском клубе. Она потеряла человека, которого любила всю свою жизнь, сильного парня с громким голосом, который научился быть нежным. Он умер от рака легких, а она его пережила.
Но это еще не все. В каком-то смысле она потеряла и своего внука. Мне сложно признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы сказать ей.
Теперь, после моего развода, все усложнилось. Пэт жил со своей матерью, и, поскольку я жил отдельно, для моего сына было непросто проводить много времени со своей бабушкой.
Я всем сердцем желал, чтобы все сложилось по-другому. Хотелось, чтобы все было опять так же легко, как раньше, когда мы с Джиной жили вместе и моя мать могла видеться с Пэтом каждый день. Или хотя бы так, как было во время поездки Джины в Японию, когда я остался с Пэтом, а моя мать как бы стала для нас обоих мамой. Я очень хотел, чтобы все было так же просто и ясно, как раньше, потому что знал: Пэт являлся для моей матери центром Вселенной, вокруг которого строилась ее жизнь. Но так больше уже никогда не будет, потому что этот центр сместился.
Вот о ком никто не думает во время развода, так это о бабушках и дедушках. Об этих стариках, которые обожают маленьких девочек и мальчиков, произведенных на свет их собственными повзрослевшими детьми, у которых куча проблем. Каким-то немыслимым образом в итоге выходит так, что заблудшие производят совершенных. В результате развода старики остаются со своей безраздельной нерастраченной любовью, которая уже никому не нужна.
Поэтому я приложил все силы к тому, чтобы создать видимость, будто центр Вселенной остался на прежнем месте. Половина всего времени, которое я проводил с Пэтом, проходила в присутствии моей матери. Мы залезали в машину и ехали в Эссекс по дороге, хорошо знакомой мне с детства.
Именно сюда меня возили ребенком, и я помню, что, когда мы возвращались от бабушки из Ист-Энда, я спал на заднем сиденье папиного «Морриса Майна». Подростком я раскатывал тут на своем «Форде-Эскорте», стараясь произвести впечатление на пышноволосую девушку, устроившуюся на пассажирском сиденье. А потом по этой дороге я, молодой муж и отец, вывозил свою
Я хорошо знаю эту дорогу. Помню, как ехал проведать сначала заболевшего отца, затем — отца умирающего, а потом я ехал на похороны. Я помню все эти поездки из Лондона в Эссекс, с окраины города к берегу моря, поездки, которыми измеряется моя жизнь и которые невозможно предвидеть заранее.
Сегодня мы с Пэтом едем опять по той же дороге в Эссекс, чтобы навестить мою маму в доме, где в спальне по ночам не выключается свет.
Здесь нет Джины. Уже нет моего отца. Сид и Пегги не принимают участия в этих поездках в Эссекс — часть моей прежней жизни. Моя жена и ее дочь живут в Лондоне.
Мы взрослеем и стареем. Это предсказуемо. Но моя и без того крошечная семья постепенно уменьшается и слабеет. А вот к этому сложно привыкнуть. Пэт чувствует себя хорошо в доме, где я вырос. Здесь растворяется его внутреннее напряжение. Лучшая часть его детства прошла в старом доме. Тут не было никаких скандалов и ссор между родителями, которые потом разбежались в разные стороны. Никаких грандиозных изменений, никаких измен или выброшенных уже не на городскую, а на проселочную улицу мобильных телефонов. Здесь царили видеофильмы о Звездных войнах, чаепития с походами к холодильнику в любое время и без спросу. Незамысловатые счастливые часы, когда можно сидеть на полу, слушать знакомые голоса, распевающие старые песни. И каждое мгновение этих счастливых дней наполнено простой всеобъемлющей любовью, которая исходила сначала от обоих моих родителей, а потом только от моей матери. Но любовь оставалась все той же. — Он — мужчина моей мечты. Правда, милый? Мой сын покорно улыбался, потихоньку отходя к двери, чтобы убежать наверх, туда, где хранились его старые игрушки. Тут же были видеокассеты со «Звездными войнами», диснеевскими муль-тиками и записи соревнований по борьбе, которые он уже не смотрел и которые теперь только собирали пыль. Наверху у него имелась своя комната, одежда и своя собственная жизнь. Он мог с закрытыми глазами пройти от холодильника к телевизору и обратно.
Все здесь было легко и просто, без бесед в закусочной за очередным обязательным набором «Хэппи Мил». Тут мы с сыном просто валялись на диване перед телевизором, пока моя мать готовила для нас обед, или ужин, или закуску, а то и просто заваривала чай — она это называла «попить вкусного чайку».
Она всегда отказывалась от предложения помочь ей вымыть посуду. Мы-то с Пэтом были прекрасно обучены нашими женщинами, поэтому всегда делали по дому, что полагается, не задумываясь и не ожидая, что кто-то нас об этом попросит.
Но моя мать даже не желала слышать об этом. В своем доме она сама устанавливала порядки, и один из них гласил: она все делает сама. Она являлась хозяйкой, которая заодно и прислуживает. Ее слово было законом, не подлежащим обсуждению. Иногда я наблюдал через сервировочное окошко, как она возится на кухне, напевая песни Долли Партон. В такие мгновения мне хотелось крепко-крепко обнять ее. Примерно так, как мог позволить себе Пэт. Мы оба любили ее и любили бывать здесь, потому что здесь нам не нужно было ни о чем думать. Какое это облегчение — полностью отключиться от всех тягостных проблем развода, новой женитьбы и необходимости совмещать общение с разными семьями. Хочешь выпить лишний стаканчик кока-колы — пожалуйста, хочешь посмотреть видео, встать из-за стола, не доев кашу из чечевицы, — и это все тоже позволено. Как же замечательно не думать о том, что следует делать, а что — нет! Но всему приходит конец.