Мужчина без чести
Шрифт:
Эти его слова – в высшей степени безжалостные и безбожные – добиваются-таки своего. Задохнувшись от негодования, сжав зубы до того, что они скоро треснут, и игнорируя, как сжимается внутри и без того повсюду перерезанное сердце, Белла оборачивается к Эдварду. Испепеляет карим взглядом.
– Ничего не случилось? – шипит, усмиряя дрожащий голос.
– И это все – тоже «ничего»? То, что он… то, что я… ничего, Эдвард?
Практически выплевывает ему в лицо. Впервые, наверное, за весь брак охватывает такая
Тот – ее Эдвард – не сказал бы этого.
А сегодняшний – этот, чужой – сказал. И даже не понимает причину ее праведного негодования, судя по вытянувшемуся лицу и пронизанному недоумением взглядом.
– Что ты?..
– Я не понимаю, как, - стремясь закончить, пока это еще возможно, стремясь высказаться перед тем, как снова придется погружаться в серую жижу и слушать кошмарные крики ребенка, зовет Белла, - как у тебя хватает сил и совести… как ты можешь… так… говорить? Я так хотела… мы так хотели когда-то…
– Изабелла, я сожалею, что тебе пришлось это пережить, - сострадательно говорит мужчина. Ему и обидно, и жалко. Непонятно лишь, кого.
– И все? – Белла до крови кусает губы, ожидая более полного ответа.
– Это все, что ты можешь сказать?
Эдвард тяжело вздыхает, сбрасывая с плеч мешающийся халат. Принимает собственное решение.
– Я бы любила вас одинаково, ты же знаешь… если чертова ревность или этот эгоизм… господи, ну неужели ты правда так думал?..
Эдвард поднимается со стульчика, обходя неудобно поставленный штатив с капельницей.
– Я не могу так… и с тобой… - стонет Белла, глотая слезы, - я же люблю тебя! Ну почему, ну почему ты нет?! Почему ты так хочешь…
Эдвард нагибается и обнимает жену. Забирает к себе в объятья, осторожно приподнимая ее голову и спину над подушками. Не дает закончить и не обращает внимания на слабую попытку отпихнуть себя. Делает вид, что не замечает.
Белла не желает этих рук рядом. Не желает чувствовать их, ощущать, вдыхать знакомый запах и понимать, что мужчина здесь – как тогда, у алтаря, и обещал. Но это в теории воспалённого и обозленного на весь мир из-за своей потери сознания.
А на деле…
– Неужели ничего не случилось, Эдвард? – едва слышно спрашивает, когда сдается под напором нахлынувшей нужды в том, кто хоть как-то может утешить, кто знает, кто видел… - Неужели правда ничего?..
И плачет. Плачет громко, едва ли не с воем, стиснув пальцами рубашку Каллена и теснее прижавшись к его коже. Слушает свои стоны, всхлипы, неровные вдохи. Слушает, вспоминая, как совсем недавно так же безутешно рыдал сам Эдвард. И в который раз поражается жестокости всего, что случилось за эту неделю. Жестокости по отношению к ним обоим.
–
Не надо, он прав. Ничего не надо. И держаться, и обнимать не надо. Но как же хочется! До боли, до жжения в пальцах! Больше ей некому говорить, как болит…
– У него серые глаза, - открывая потаенную дверцу мужу в свои самые сокровенные фантазии, хнычет Белла, - как у тебя…
– Они у него и будут, - Эдвард осторожно целует ее макушку, покрепче обняв за плечи, - или как у тебя, карие.
– Мои – волосы, - не соглашается миссис Каллен, утыкаясь лицом в грудь мужа и слушая его чуть ускоренное сердцебиение, - глаза – твои.
– Как скажешь, - он тут же кивает, выдавив улыбку.
На некоторое время разговор прекращается. Белла рыдает, по-прежнему не в силах прекратить, а Эдвард терпеливо сносит эту истерику, перебирая ее локоны. Но спустя пять минут даже его терпение кончается.
– Тебе нельзя сейчас плакать, - поцеловав ее висок, а затем, спустившись к уху, сообщает мужчина.
Белла жмурится.
– Мне все равно.
И вправду – а как иначе? Ради чего теперь?.. Ради кого?
– А мне нет, - Эдвард хмыкает, убрав со взмокшего побелевшего лба Беллы темные волосы, - и ему тоже.
Сначала Белла не обращает внимания на эту фразу. Принимает как оговорку… но минуту спустя, проиграв в голове еще раз и сопоставив…
– Ему? – севшим голосом переспрашивает, стиснув зубы.
– Ребенку, - со взрослой снисходительностью объясняет Белле мужчина, - это мнение твоего доктора.
– Какому ребенку?..
У Беллы в голове медленно, но верно прорисовывается полупрозрачная картинка. Такая миражная, такая хрупкая, что она боится ненароком коснуться ее мыслями, дабы не разбить, не уничтожить. Крохотный огонек надежды, потухнувший, казалось бы, ночью в ванне, с красным маревом вокруг, загорается снова. Едва заметно.
Не сходится. Нельзя. Невозможно.
А как же хочется!..
– Dama, - Эдварду не нравится ее тон и неожиданно проснувшаяся дрожь, ставшая теперь как озноб, - давай ты успокоишься, и мы обо всем поговорим, ладно?
– Эдвард, какой ребенок?.. – жмурясь, как при загадывании самого заветного желания, переспрашивает Белла. Не успокоится, пока все точки не станут над «i». Не посмеет.
Тихонько усмехнувшись, Эдвард немного отстраняется, но жену по-прежнему держит в руках. Заглядывает в ее глаза, правой рукой погладив по левой скуле, по которой до сих пор бегут слезы.
– Кареглазик или сероглазик. Наш ребенок, Белла.
В сером взгляде впервые нежность при произнесении этих слов. Впервые, слово во сне, блеск. Ему не плевать. Ему хочется. Он… любит!