Мужчины бесятся (сборник)
Шрифт:
Я разлеглась на три кресла, положила сумку под голову и закрыла глаза. До рейса оставалось больше часа, можно было вполне и поспать. «Покой и воля, покой и воля», – я себя убаюкивала, но поспать мне не дали. За спиной, с обратной стороны дивана, сидела Тигрица и рассказывала своим плачущим голосом интересные вещи.
– Я жила в нирване два года. Все было в кайф, ничего не надо…
Я сначала подумала, что Тигрица тоже завела про любовь, полезла в сумку за наушниками, но нет, Тигрица говорила про кокаин.
– Утром дорожка – и я поперла по городу. Иду, улыбаюсь, как идиотка. А потом началась
Сашуля и мама играли в нарды. Макс скидывал в Сеть последние испанские фотографии. Я пересела к ним, все-таки с ними было спокойнее.
Мы с Максом обменялись телефонами. Назначили прием. Я согласилась и на брови, и на губы, и на уколы витаминчиком. Я даже смогла повторить за Максом по слогам – биоревитализация. Алена сразу превратила это все в мероприятие.
– Сначала ты к Максу в клинику, потом мы все вместе к Сашуле в ресторан, а оттуда все ко мне, в клуб.
«А почему нет?» – я подумала. Все кругом уже давно на ниточках. И Сашуля, и Тигрица, и Алена… Все хотят гладкую рожу, сейчас это тренд… Я была уверена, что приеду. «Надо ехать, – я себе говорила, – нужно меняться. Пройдет лет пять, и все равно ведь побегу как миленькая». Но когда Алена зашла в кабинет к Максу, меня там не было.
Почему не пошла на уколы? Потому что! Я посмотрелась в зеркало и поняла – коллаген не поможет! Да, я могу запустить его в губы, могу уколоть кислоту под бровь, а что я в глаза уколю? Какую отраву мне нужно ширнуть, чтобы они заблестели?
Нет, не поеду, не поеду, я решила. Ха! Разве сможет заменить какая-то там кислота все эти натуральные штучки, которые делали меня легкой и не кончались, не рассасывались через полгода, как гиалурон, а плавали в моей крови, пока не закончились сами собой все эти химические реакции, которые люди называют любовью. Нет, нет, нет, я не хочу никакую синтетику.
Я передумала. Сварила пельмени, посыпала укроп в горячую кастрюлю, сметанкой побаловалась… И тут позвонила Алена: «Где ты? Мы тебя ждем! Как? Ты еще дома?».
Я что-то отвечала… «Не поеду! Я сожру кастрюлю пельменей! Пусть он сам себе колет свой коллаген», – Алена уверяет, что именно это я кричала по телефону, но я не помню. Я не могла сказать такое, она преувеличивает.
Когда Алена положила трубку, Максим взял шприц. Он подошел к зеркалу, оттянул себе верхнюю губу и без всякого наркоза вогнал себе длинную тонкую иглу до конца. Игла проступала над контуром верхней губы под тонкой кожей в этом самом чувствительном на лице месте.
– Боль адская, – он это даже не сказал, а прошипел одним воздухом из горла.
На глазах у него проступили слезы, он сморгнул, Алена отвернулась. Макс задержал дыхание, чтобы рука у него не дрожала от боли. Он смотрел на свои губы и выводил иглу осторожно, по капле выпуская кислоту.
Стамбульский папа
Держите меня, ничего не могу с собой поделать – люблю я толстых, маленьких и лысых. И чтоб глаза были черные,
Только он заболел, к сожалению, у него температура и насморк. Вчера вернулся из России, вот у нас-то его и просквозило.
1
Господин Ахмет прикатил на свою фабрику в отвратительном настроении.
Как только он вышел из машины, старый охранник сразу это заметил: «Злой, как шайтан». Догадаться легко, господин Ахмет запарковался нервно, резко завернул на свое место и остановился в одном сантиметре от высокого железного забора.
А над забором – огромные золотые буквы. Перевести с турецкого мне сложно. «Плавильные печки. Серьезная фирма» – примерно так это звучит по-русски.
Охранник поднял шлагбаум и вышел из своей каморы. Шефу он поклонился и улыбочку зафиксировал.
– День добрый, Ахмет-бей.
Хозяин не ответил. Упулился в носы своих ботинок и протопал мимо. Охранник дождался, пока Ахмет-бей скроется за железными воротами цеха, и закрыл проезд.
– Вот они, деньги-то, что с людьми делают, – старый турок был огорчен. – Раньше-то было – со всеми за руку здоровался. Да остановится, да спросит, как дети, как жена, как овцы твои…
Чтобы попасть к себе в офис, господин Ахмет должен пройти через цех. Пятнадцать лет назад, когда вся эта фабрика только строилась, каждое утро рабочие выходили из-за станков навстречу хозяину, поздороваться. И каждому Ахмет-бей успевал пожать руку. Это был ежедневный ритуал, старая команда к нему привыкла. И сейчас тоже все хотят услышать командирское слово. Ахмет понимает, людям мало того, что ты им платишь, людям надо, чтобы ты их еще развлекал и воспитывал при необходимости.
«Братья мусульмане! – вот как раньше Ахмет говорил. – Снилось мне – мы порвем этих америкосов!»
И ведь в руку были все его сны. Из простого инженера американской фирмы Ахмет превратился в ее конкурента. «Степ бай степ», или, если по-турецки, «корак по корак» – так он объяснял свое восхождение к успеху. Кажется просто, шаг за шагом, да только не каждый сможет догнать Ахмета, слишком уж бойко стучат на асфальте его шаги.
Годы прошли, народу на фабрике прибавилось, и теперь ему некогда с каждым за руку здороваться. Кивнет мимоходом – и то хорошо. А народ обижается, людям, оказывается, не хватает крепкой лапы.
А нечего на шефа обижаться! Вот взял бы он сам, этот старый охранник, сел и подумал: если Ахмет-бей начнет с каждым раскланиваться, когда он к себе в кабинет доберется? К обеду, не раньше.
Господин Ахмет щелкает каблуками по цементному полу, пальтишко на ходу расстегивает, а рабочие косятся на него из-за станков. Думают, «шеф возгордился, шеф зажрался, шеф забыл заплатить своим людям новогоднюю премию». Припоминают Ахмету новую виллу на озере. Да, да… Припоминают.
А он-то, бедный, с температурой, носом шмыгает… Песню свою вечную, самую грустную поет: «Никто меня не любит! Никому я не нужен! Всем нужны мои деньги! Только деньги!»