Мужчины бесятся (сборник)
Шрифт:
– Я хотел, чтобы ты поняла.
– Что я должна понять? Что? – она опять завизжала. – Я мать! Мне неважно, что у тебя в трусах! Мне важно, что у тебя в голове! А там – ничего! Ничегошеньки интересного! Ты заигрался! Максим, ты расслабился! Ты слишком много думаешь о своей жопе! Где твои мозги? Где сердце!
Мать провизжалась, выплеснула первый свой шок, а потом заплакала, так горько, как будто ей сказали, что сын ее умер. Макс наклонился к ней, хотел обнять, но она его оттолкнула.
– Не трогай меня!
– Прости…
Он начал говорить, но она прервала
– Уходи. Я ничем не смогу тебе помочь.
Они не разговаривали два года. И не встречались. Макс видел маму только издалека, она проходила по бульвару перед клиникой, а он смотрел на нее из окна своего кабинета.
Макс сразу начинал звонить, но мать не отвечала и быстро сворачивала на автобусную остановку. Но однажды летом спустя два года она пришла сама, неожиданно, без всякого предупреждения просто записалась к Максу на прием. И диалог был продолжен с того же места, на котором прервался.
– Максим, я за тебя волнуюсь… У тебя в кабинете коньяк.
7. Стриптиз
Алена заболела, два дня не вставала с кровати. В немецком баре откушала гамбургер, и после этого ее подкосило.
Бар был огромный, по размеру напоминал вокзал или рыночную площадь. Ни пройти ни проехать – все плотно заставлено круглыми тяжелыми столами. Столы, да и стулья, и все в этом баре было липким от пива, его глушили через трубочки из неподъемных кружек, и все вокруг воняло этим сладким пивом. Музычка гремела веселенькая с утра до вечера, народищу было полно.
На столах танцевали голые девочки, и мальчики тоже раздевались. По периметру зала в глубоких нишах стояли тумбы, на них работали стриптизеры, как тигры на манеже.
Рядом с тумбой были шесты, и каждая пьянь могла подойти, покорячиться. Тигрица, когда проходила мимо, не удержалась, взялась за шест и обвила его ножкой, соскучилась девочка по работе.
Такси съезжались в эту точку со всего района. У входа образовалась пробка, гости не могли протиснуться. Метрдотелей в таком демократичном месте не было, но зато наша Алена сразу включила администратора, она высматривала свободные столики и разводила гостей. «Вам сюда, мужчина, – она указывала направление совершенно случайным людям. – Девушка, проходите, проходите, пожалуйста». Она говорила по-русски, и все ее понимали. И бармен, местный бармен, Алену слушался.
Красавчик был, опять испанец, я падаю от них, он бегал раз десять от стойки к нашему столику. Носил текилу на улицу. Алена собирала деньги ему на поднос и подгоняла:
– Еще текилы! Еще текилы!
И всем, конечно, сразу тут понравилось. И огонечки, и девочки, и музончик, и все такие добрые, веселые, все поют, смеются. Ну, где мы так в России отвисали? Ну не помню где.
Максюша начал танцевать, местные педики строили ему глазки. Сашуля снимал весь этот вертеп. Алена кому-то рассказывала какие-то анекдоты, сама над ними смеялась и покрикивала:
– Еще текилы! Еще текилы!
Рядом оказалась юношеская футбольная команда. Мальчики стояли
Поднимаюсь на табурет, смотрю – а кругом немцы. Все огромные, светлые, рожи румяные, все с оружием, в касках, рукава закатаны, поют свой «их ляст эн брюх» и усмехаются. А я-то партизанка в тылу врага, и если они меня рассекретят – сразу поставят к стенке. Какой-то маленький и рыжий врезался носом в мои коленки, и я его накрыла с головой подолом своего сарафана и придушила фашиста коленками.
– Как ты себя ведешь! – Алена следила за порядком. – Ира! Что ты делаешь! – А сама бармену машет и машет. – Еще текилу! Еще текилу!
– Только текилу? – спросил красавчик, задыхаясь.
Алена махнула рукой:
– И один гамбургер!
Я отпустила рыжего и спрыгнула на каменный, залитый пивом пол. Немец хотел обнять меня на прощанье, но я его куснула за ухо и крикнула вдогонку: «Это тебе за дедушку!»
– Браво! – Максюша кричал. – Браво!
Тигрица поправила лямочки на моем сарафане и голову мне на грудь положила.
– Кстати, я – би, – она сообщила.
Ой, ты лапочка! Этикеточку себе приклеила. И ведь сама, никто ее не просил. Кто ты у нас сегодня, би или не би, никто не спрашивал. И никогда никто никого не просит сортироваться, все сами, все добровольно пришивают себе ярлыки.
Тигрица была в голубеньком платье, простом, закрытом, с челочкой, как школьница. В отпуске все девочки вели себя скромно и никому ни в коем случае не говорили, что танцуют стриптиз. Но по каким-то своим признакам все танцоры сразу определяли друг друга. Испанец, который работал на тумбе, Тигрицу вычислил, как только она подошла.
Парень был мощный, очень красивый, не кентавр – нормальный был парень. Он заманивал к себе под шелковую простыню неуклюжих белокурых пампушек и раздевал их. С одной снял кофточку, с другой маечку… Тигрица не выдержала и поднялась к нему на тумбу.
Она его коснулась, провела осторожно пальцами по плечам, а потом прислонилась щекой к его монолитной груди и лизнула сосок. Посмотрела на него, как в джунглях – «мы с тобой одной крови, ты и я». Испанец понял, он раздевал ее красиво, как родную. Поднимал ее высоко, показывал всем, какая она легкая и хрупкая, а потом ласково освобождал ее от одежды. Сначала платьице голубенькое полетело, за ним и лифчик …
Сливки взбитые, конечно, были у мачо в баллончике, он угостил Тигрицу, и она облизала ему и руки, и живот. Потом нырнула с головой к нему под простыню, завязанную на бедрах. Выныривала несколько раз, смотрела в глаза ему с восторгом. Испанец поправил ей челочку, погладил ушки и поднял над собой, чтобы она потанцевала немножко у него в руках. Над ним она прогнула спинку, обняла его бедрами, он посадил ее к себе на грудь и окунулся в нее. И вот тут у всех крышу снесло. Народ завизжал. Всех пробило. Шесты были заняты, кто там только не извивался. Макс, даже Макс загорелся, взял меня за руку и рванул к себе. Я съехала спиной по его джинсам. Несколько раз я съезжала, мне понравилось это безобразие.