Мужчины свои и чужие
Шрифт:
– Может, я все придумала? – спросила она его час спустя, после того как все встретили ее с распростертыми объятиями, осыпали подарками и напоили чаем. – Может быть, мне только кажется, что мама больна? Она была совершенно нормальной после приезда Кирстен. Наверное, это у меня крыша поехала. Пит обнял ее.
– Не придумывай, малыш. Ты самая разумная в этой семье. И ты ведь только что рассказала, как она пыталась открыть банку сбивалкой для яиц. Это ведь не слишком нормально? Просто твоя мать обожает Кирстен и все сделает, чтобы не огорчать ее. Она изо всех
– Не может же человек по собственной воле выбирать время, когда тебе во всем путаться, а когда нет. – Она устало потерла глаза. – Жаль, что я так мало знаю про болезнь Альцгеймера. Может быть, книгу поискать? Или пойти к врачу и с ним поговорить?
– О чем с врачом поговорить? – спросила миссис Шеридан, которая пришла спросить, не хотят ли они поиграть в слова.
– Так, ни о чем, – улыбнулась Эмма. Ей совсем не хотелось нарушать праздничное настроение еще и в этом доме.
На следующий день Патрик и Кирстен появились в доме Эммы и Пита с бутылкой шампанского и огромной коробкой дорогих шоколадных конфет.
– В честь примирения! – заявила Кирстен, проходя кухню. – Давайте прямо сразу и откроем.
На этот раз она прекрасно выглядела – ничего зеленого, кроме сережек с изумрудами, которые Патрик подарил ей на Рождество.
– Они подходят к моему кольцу, – сказала Кирстен, наклоняя голову, чтобы Эмма могла оценить серьги.
– Прелестные, – признала Эмма, вынимая бокалы для шампанского. – И пальто тоже новое?
– Господи, нет, оно как раз древнее, – ответила Кирстен, небрежно проведя рукой по длинному кожаному пальто, которого Эмма раньше не видела. – Кстати, Патрик едва не убил меня, когда я ему рассказала о маме. Но, Эмма, мы ведь не знаем ничего наверняка, и я думаю, что ты чересчур болезненно на все реагируешь…
Эмма вырвала бутылку из рук сестры.
– Вот этого не надо! Если хочешь выпить, неси бокалы в гостиную.
Пит, Патрик и Эмма пришли к единому мнению, что с Анной-Мари что-то неладно.
– Моя бабушка стала такой же перед смертью, – сказал Патрик. – Тогда это называли старческим маразмом. Теперь используют разные названия: слабоумие, болезнь Альцгеймера… Я тут передачу видел по телевизору, это какой-то кошмар.
Они немного помолчали – даже Кирстен, потягивающая шампанское с таким видом, будто у нее нет никаких забот.
– Так что же нам делать? – спросила Эмма. – Ведь она может попасть в автокатастрофу, да мало ли что… Я никогда не прощу себе, если с мамой что-нибудь случится только потому, что у меня не хватило смелости сказать о своих подозрениях отцу.
Все они сошлись в одном: поговорить с отцом лучше всего Кирстен.
– Просто скажи, что ты беспокоишься о маме и хотела бы показать ее врачу. Кто знает, может, это лечится, и мы все ошибаемся, – добавила Эмма, хватаясь за соломинку.
У этого плана был всего один недостаток: Кирстен решительно отказалась.
– Не выйдет! – заявила она. –
– Кирстен! – сердито одернул ее Патрик.
– Слушай, ты ведь вчера тоже ничего не заметил? – возразила Кирстен. – Сам же сказал: она кажется вполне нормальной.
– Ну да, и еще я сказал, что не мне судить, и если Эмма считает, что с ней беда, значит, так оно и есть. Не надо меня передергивать.
Он явно очень разозлился, и Эмма призадумалась: все ли в порядке между ним и Кирстен. Патрик, как правило, на жену не нападал, позволяя ей говорить все, что вздумается. Что-то определенно изменилось.
– Мне плевать на то, что вы все думаете! – заявила Кирстен упрямо. – Я ничего не буду говорить папе. Мама вела себя абсолютно нормально, мне этого достаточно. Если ты считаешь, что она сходит с ума, ты и сообщи об этом отцу. Пошли, Патрик, нам надо еще успеть на вечеринку.
Позднее, когда они с Питом сидели перед камином, Эмма снова заговорила на ту же тему:
– Ты тоже считаешь, что я не должна ничего говорить папе?
– Не знаю, малыш. Твой папаша из тех, кто может прибить человека, принесшего дурные вести. Ты же знаешь, виноватой в том, что она больна, окажешься ты. Он тебя никогда не простит.
Эмма кивнула.
– Ты прав. Жаль, что никто, кроме меня, не заметил ее странного поведения. Если бы Кирстен увидела…
– Забудь про Кирстен! – перебил ее Пит. – Я знаю, она твоя сестра, но она настолько беспечна, что поверить невозможно. Кирстен хочет, чтобы вокруг нее были одни розы, и никакие проблемы ее не волнуют. Если бы не Патрик, один бог ведает, куда бы ее занесло.
Эмма вспомнила, как злился Патрик и как, вероятно, он бушевал, когда будил ее и заставлял поехать к родителям, и снова подумала, что в отношениях сестры и ее мужа что-то изменилось.
И если Патрик решит, что с него хватит истерик Кирстен, их семье придется нелегко.
«Прекрати! – приказала себе Эмма. – Перестань беспокоиться о Кирстен, она сама и десяти секунд не посвятит чужим проблемам. Жаль, что я так не умею».
Эмме уже до смерти надоело беспокоиться о своей семье. Хотелось просто побыть с Питом. Она вытянула голые ноги к огню и прижалась к мужу.
– Как насчет того, чтобы лечь пораньше?
В ответ он легонько укусил ее за ухо и расстегнул верхнюю пуговицу блузки.
– А что, если не идти в постель, а побыть здесь, у огня?
– Замечательная мысль!
Эмме нравилось заниматься любовью перед камином. Это напоминало ей о том времени, когда они еще не были женаты и очень редко имели возможность остаться наедине. Они ждали, когда все семейство Шеридан разойдется по спальням, и устраивались у камина, заводясь все сильнее и сильнее, но в то же время опасаясь, что кто-нибудь спустится вниз попить воды и застанет их в самый разгар любовных игр. Они никогда не рисковали заниматься любовью в доме О'Брайенов. Эмма пребывала в постоянном страхе, что отец заявится в гостиную с ружьем в одной руке и Библией в другой.