Мужской день
Шрифт:
– Остаюсь, – сказал я. – Дома скучно.
– Да, – с уважением посмотрел на меня Женька. – Дома скучно. А ты отогрейся и опять выходи.
– Во второй раз не выпустят, – сказал я. – Сейчас тридцать градусов. Вороны падают на лету. Только человек такое может выдержать.
– Да, – сказал Женька задумчиво. – Человек и не такое может выдержать. Вон один мужик плыл по океану восемь дней. И ничего.
– Я бы так не смог, – сказал я. – Я акул очень боюсь.
– Я бы тоже не смог, – сказал Женька. – Но только из-за ноги. Акул можно ножом
– Нештяк! – сказал я. История про акул мне понравилась. Правда, я уже плохо чего соображал. «Может, домой пойти вместе с Женькой?» – как-то лениво, как будто сквозь туман подумал я.
Но Женька почему-то никак не уходил. Хотя уже прошло гораздо больше двух с половиной минут.
– А ты чего, волю испытываешь? – спросил он.
– Ничего я не испытываю, – сказал я, немножко подумав. – Гуляю.
– Колупаева ждешь? – разочарованно спросил Женька. – Ну ладно, тогда жди. Только он, по-моему, уже не выйдет. Ладно, пока!
И Женька побрел обратно к дому.
Я смотрел ему в спину и чуть не плакал. Все, буквально все меня бросили! И Колупаев, и Женька. И даже мама, которая уже давно могла бы выйти или показать в окно, что эксперимент на выживание пора заканчивать. Нет, она где-то там прячется, подсматривает и ждет, пока я сам сломаюсь.
Ну что это за странная позиция? Нет чтобы сказать: Лева, быстро домой!
Трудно же ведь решить это самому! Очень трудно!
Колупаев явно дрых непробудным сном. Или валялся при смерти с температурой сорок. Потому что спокойно смотреть, как я тут замерзаю во цвете лет, конечно, он не мог. Такого душераздирающего зрелища не могла бы вынести ни одна живая душа. Хотя нет, почему ни одна? Всего-то два человека решили спасти меня в это утро от полного и окончательного замерзания, остальные смотрели с интересом из окошка, слушали радио и жевали бутерброды.
Воздух стал какой-то совершенно синий.
Было нестерпимо красиво и очень грустно. Я решил, что, пока я еще живой, надо попытаться добраться до дома. И сделал несколько шагов к подъезду.
И тут во двор вышел Колупаев. Он бежал ко мне, поскальзываясь на снегу, здоровый и розовощекий, и махал руками.
– Попозже выйти не мог? – спросил я его.
– Ты чего, ненормальный, что ли? – заржал Колупаев радостно. – Хороший хозяин собаку...
И тут он осекся, заметив, как я изменился в лице.
– Мать не выпускала! – зловещим шепотом заговорил он. Этот его шепот действовал на меня совершенно особым образом – я начинал верить каждому слову Колупаева. – Я тебе из окна махал-махал, а ты не видел! Ну вот. Чего, правда, не видел, как я из окна машу?
– Не видел, – честно признался я.
– Понятно, – сказал Колупаев и взглянул на свои окна. – Окно отсвечивает. Видишь? На солнце.
Я посмотрел на его окна. От них действительно отражались огромные солнечные зайцы и слепили меня.
– Потом вижу, вы с Женьком какую-то
Но встретиться снова с Колупаевым в этот день мне было не суждено.
Мама напарила мне ноги, уложила в постель, обмотала горло шарфом и плачущим голосом сказала, что если я завтра заболею и не пойду в школу, она меня никогда больше не выпустит гулять.
Почему-то я не испытывал никакой обиды.
Двор, с его одиночеством, паром из-под земли, невероятным солнечным блеском, густым синим воздухом и снегом по грудь, стоял перед глазами.
Никогда еще мне не доводилось так хорошо и красиво погулять одному.
Да и поболеть я был не против. Очень уж не хотелось завтра идти в школу.
Я закрыл глаза и заснул. Мне снилась дохлая ворона, которая лежит на снегу, а потом встает и идет.
Да она не умерла, она просто спит, думал я во сне.
Потом мне приснились ледяные горки. Их у нас рядом не было, приходилось идти довольно далеко, в чужие дворы, к Рочдельской улице.
Там Колупаев спускался вниз на прямых ногах и держал меня перед собой в охапке.
Я выскальзывал из его рук, плюхался на ледяную дорожку, и он летел через меня, переворачивая следом за собой груду малышни.
Здесь мне не нравилось только то, что карабкаться вверх и спускаться вниз приходилось в густой толпе незнакомых людей.
Здесь, на горке, мир казался совсем другим, незнакомым.
Здесь люди играли в царя горы и съезжали вниз на железных санках, здесь запросто можно было получить снежком в глаз и нарваться на больших ребят, которые начинали тебя подробно допрашивать – кто ты и откуда.
Здесь зима была веселой и опасной. Она была жаркой. Жаркой до того, что хотелось приложить снег ко лбу. И к шее.
Но такая зима мне не нравилась.
Мне нравилась наша зима. С крепостью, которую мы строили много дней. С хоккеем без коньков, когда я стоял в воротах. С сосульками, которые мы сбивали и смотрели, как они тают в ладонях, а иногда ели.
Но что об этом рассказывать. Это и так все знают.
Я проснулся и подошел к окну.
Во дворе чернел силуэт Женьки. Он стоял у тополя и сбивал сосульки огромной палкой.
Иногда Женька оглядывался на мои окна.
Я прижался к стеклу.
Во дворе было слишком темно. Но в освещенном окне Женька должен заметить мою фигуру! Я начал делать какие-то знаки, но он все стоял и сбивал палкой сосульки.
– Даже и не думай! – сказала мама. – Даже и не мечтай!
После некоторой паузы мама шепотом сказала:
– Сумасшедшие какие-то.
А я еще долго не отходил от окна.
ВЕСНА
Весной мама доставала с антресолей мои резиновые сапоги и долго щупала их и мяла, прежде чем отдать мне.