Мужской день
Шрифт:
– Не малы? – с надеждой спрашивала она. – Неужели нога за зиму не выросла?
– Ну как тебе сказать, – говорил я, расхаживая в сапогах по комнате. – Может быть, и выросла. Но не сильно.
– Да понятное дело! – в сердцах говорила мама. – На два размера больше покупала! Ну-ка, давай сними.
Я послушно кряхтел, снимая сапоги, а она относила их в ванную и проверяла, наливая полванны и окуная туда мои старые резиновые сапожищи красного цвета на толстой подошве, с полушерстяной тканью внутри голенища.
Сапоги у меня были, конечно, то, что надо.
– Ну-ка, встань в них! – кричала мама
– Не чувствуешь? – с надеждой спрашивала она. – Не текут?
– Да не текут, мама, не текут! – кричал я из ванны, уже потеряв всякое терпение. – Выпускай меня скорее, а то уже нет никаких сил!
– Каких же это сил, интересно мне знать, у тебя нет? – подозрительно спрашивала мама, уперев руки в боки, что означало обычно ее готовность отстаивать свою точку зрения и свои принципы во что бы то ни стало.
– Мама, не надо! – говорил я. – Выпускай меня скорее, а то ноги вспотеют!
– Ох, горе ты мое луковое! – сокрушенно вздыхала мама и одевала на меня:
– пальто старое, с короткими рукавами, зашитое в двух местах, под рукавом и на локте;
– штаны от спортивного костюма с начесом;
– и старую отцовскую кепку...
Выпуская меня на улицу ранней весной, мама обычно произносила заготовленную речь:
– И учти, если заболеешь, я себе больничный брать не буду! Будешь лежать дома один с температурой, кашлять, а если хочешь, я вообще тебя лучше в больницу положу! Так что давай смотри!
И в этом патетическом месте своей речи мама захлопывала перед моим носом дверь, и я, не веря своему счастью, выходил во двор, под первые лучи жаркого весеннего солнца, выходил и сразу же начинал искать...
Я искал приложения своим силам.
В кармане у меня была маленькая железная лопатка, а если я не мог ее найти после зимы, я поступал еще проще – орудием труда мне служила обычная плоская деревяшка, типа досточки или даже любая толстая палка.
В принципе, я даже больше любил подручные, найденные во дворе орудия труда, потому что выходить во двор с лопаткой в кармане было в моем возрасте как-то несолидно. Тем не менее, лопатка есть лопатка, вещь удобная и практичная, поэтому если она попадалась дома под руку, я ее все-таки брал.
Главной же моей задачей было найти место для запруды.
Где делается запруда?
Запруда делается в самом быстром и бурном месте ручья. Она также делается в том месте, где не очень ходят люди. Кроме того, она делается в том месте, где полно лишней земли, камней, кусков асфальта. Можно, конечно, все эти материалы перенести из другого места, но это, во-первых, тяжело, а во-вторых, можно потерять время и запруда размажется, рассыплется, разрушится под напором воды, строй тогда новую. Начинай сначала.
А начинать сначала и так приходилось не раз и не два в течение весеннего трудового дня!
– Работай, негр, солнце еще высоко! – обычно говорил мне Колупаев, подойдя в самый неподходящий момент.
В принципе, подходящего момента и не бывает во время строительства запруд.
– Может, и ты поработаешь? – спрашивал я Колупаева с легкой издевкой, но и с тайной надеждой.
Могучие
А я работал, работал, работал...
Трудно сказать почему, но ручьев в нашем дворе было какое-то невероятное множество.
И все они текли в разные стороны!
– Куда же они текут? – спрашивал я своего друга, пытаясь хоть в этом получить от него какую-то пользу.
Но Колупаев по-прежнему стоял и молчал.
Он молча смотрел, как я леплю запруду из всех подручных средств: из мерзлой земли, в которой куча мелких камешков и осколков стекла, из сырых асфальтовых кусков, которые можно отламывать, как шоколад, из битого кирпича, из веток и прутьев, которые валяются весной почему-то в большом количестве, из настоящей глины, которая невесть откуда появляется вдруг из-под разрытой почвы и на глазах становится мягкой, из железных обрезков какой-то ржавой и ни на что не годной трубы, из ржавой же пружины, из бутылочных пробок, из старых молочных пакетов, из...
– Слушай, а из собачьего говна ты тоже запруду будешь строить? – с интересом спрашивал меня Колупаев, садясь на корточки.
– Буду, – отвечал я прямо и честно, продолжая насыпать грунт и утрамбовывать его носком сапога.
– А зачем? – недоумевал Колупаев. И продолжал свою речь так: – Вот смотрю я на тебя, Лева, вроде ты неглупый пацан. Вроде бы мама с папой у тебя уважаемые люди. Вроде бы поговорить с тобой можно на разные темы. А как весна придет, ты опять начинаешь этой ерундой заниматься! Кому нужна твоя запруда? Объясни мне, Лева!
На это я отвечал ему обычно таким образом:
– Лучше ты мне объясни, наконец, почему в нашем дворе ручьи текут в разные стороны? У нас тут что, дельта Нила? Или Амазонка в период дождей? Ты посмотри вокруг, что тут делается! Конечно, я понимаю – весна, таянье снегов, на реке ледоход, с крыш каплет первая капель и все такое прочее. Но как же могут ручьи течь в разные стороны, да еще в таком вот количестве? Ну ладно бы они текли только в сторону Москвы-реки, это было бы еще хоть как-то понятно. Все-таки мы живем на улице Трехгорный вал, из чего можно сделать вывод, что древние люди насыпали тут какой-то типа холм. Соответственно, от нашей улицы идет крутой спуск к реке. Но вот этот-то ручей, этот! Ты смотри, Колупаев! Он же ведь течет в обратном направлении! Он же течет в сторону центра! Он же явно бежит к улице Заморенова, а от нее – к площади Восстания!
И тогда Колупаев делал несколько огромных шагов, провожая путь моего ручья до определенного места.
Возвращаясь оттуда, он говорил так:
– Ха-ха-ха, Лева! Ты думаешь, твой ручей течет в сторону центра? Ты думаешь, он втекает в бурный поток таких же весенних вод? Ошибаешься, Лева! Этот ручей впадает в канализационный люк! Он гулко шумит под землей, смешиваясь с нечистотами, можно даже сказать, с писями и каками!
Ну как, как я мог объяснить Колупаеву значение и смысл запруд? Как я мог объяснить ему значение талой воды, ее удивительной обжигающей и в то же время мягкой прохлады? Как я мог доказать, что нигде так не отражается солнце, как в текущем ручье, – ни в окне, ни в зеркале, ни в гладком пруду?