Мужской день
Шрифт:
– Верю-верю! – сказала Ольга Алексеевна и еще раз заглянула туда, где второй или третий день падал бесконечный дождь. В подъезде было сумрачно, сыро и уютно. Вошел Серегин папа, шофер.
– Вы что тут делаете? – спросил он. – Зачем дверь держите? Случилось что-то? Скорую помощь ждете?
– Нет-нет! – сказал Ольга Алексеевна. – Мы на дождь смотрим!
– Чего-чего? – не понял Серегин папа. – А... Гуляете?
– Смотрим! – сказала Ольга Алексеевна.
Серегин папа тоже стал смотреть.
– Да... – сказал неопределенно. – Стихия!
Тут спустилась моя мама, в тапочках
– Лева! – строго сказала она. – Ты сказал: пять минут.
– Сейчас-сейчас, – виновато откликнулась Ольга Алексеевна. – Тут дождь. Мы просто смотрим. Как он идет...
– А как он идет? – удивилась моя мама. И тоже стала смотреть, подойдя к нам поближе.
Тут с последнего этажа спустился студент. Никто не знал, как его зовут, потому что он переехал недавно.
Студент решительно направился к двери.
– Вы куда? – с ужасом спросили все мы.
– Я туда! – сказал он и захлопнул за собой дверь. И исчез в дожде.
– Ну ладно! – сказала моя мама. – Погуляли, и хватит.
– Ой, мне тоже пора! – спохватилась Ольга Алексеевна. А Серегин папа просто молча затопал наверх.
Но я открыл дверь и снова стал смотреть на дождь. За это время он изменился. Потемнел. Или позеленел?
Это люди включили фонари.
– Я еще посмотрю! – прошептал я. – А вы идите...
– Может, ему стул принести? – посоветовалась с мамой Ольга Алексеевна.
– Может, ему подзатыльник дать? – ответила мама. – Сколько можно мое терпение испытывать? Ну нельзя сейчас гулять, русским языком же сказала...
– Да ладно, пусть смотрит... Все-таки свежий воздух... – попросила вместо меня Ольга Алексеевна.
И я опять остался один. Вместе с дождем. Он как-то облегченно вздохнул и постепенно стал уменьшаться. А потом совсем уменьшился. Я натянул капюшон и вышел на улицу. Стемнело почти совсем – зажглись окна в нашем доме. Но дождя не было.
– Спасибо! – сказал я. Гулять мне оставалось, наверное, минуты две.
– Пожалуйста! – вздохнул дождь.
И под фонарем пробежала кошка. Быстрая, как жизнь.
ЖЕЛТЫЙ ДОМ С БИБЛИОТЕКОЙ
Были раньше в Москве такие дома со сквозными подъездами. Входишь с улицы, а выходишь со двора. Очень удобно. Сейчас, правда, уже совсем их не осталось. Законопатили, забили.
Ну и так далее.
Не в подъездах счастье. Хотя – честно говоря – было даже очень удобно. Особенно для тех, кто из школы идет. Делаешь тут же сразу два дела – попадаешь в свой двор быстрее на пять минут – и заодно смотришь, как там люди живут.
Вот и в нашем дворе был такой старый дом со сквозными подъездами.
Стоял он тупой коробкой в начале нашей Большевистской со своими сквозными подъездами. Мама его не любила...
– Что за дом уродский, – говорила она. – И вообще, эта ваша Красная Пресня, одно название, а вообще пыль, духота, гарь, один сплошной каменный мешок... Ну просто вообще! И кто живет? Один рабочий класс, прости господи.
На что папа всегда спокойно молчал.
А я начинал с мамой ласково разговаривать.
– И ничего не каменный мешок. Вон какой сквер на Трехгорном валу огромный, в нем заблудиться можно.
– Везде была революция, – упрямо отвечала мама.
– А здесь было две! – не сдавался я.
– Ну и что? – не сдавалась мама.
– Да ничего! – наконец обижался я и уходил в свою комнату.
– Ну вот и поговорили! – кричала мама мне вслед.
А я ужасно не любил, когда кто-нибудь обижал мою родину, мой народ, мою столицу нашей родины и Краснопресненский район столицы нашей родины со всеми его домами, улицами и переулками в особенности. Я начинал злиться, беситься и выходить из себя. Кричал, плакал и лез драться. И ничего со мной нельзя было поделать. Хоть врача вызывай.
Все в нашей семье привыкли к этой моей особенности. Например, если взрослые говорили о какой-нибудь заграничной тряпке, которую кто-то чудом достал, купил, привез и так далее:
– Это Франция?
– Нет, Германия.
– Ну как делают, а? Ведь умеют, а?
Я тут же высовывался из своей комнаты и говорил нехорошим голосом:
– Наши тоже умеют. Не надо, мама.
И все начинали смеяться.
– А тебя не спрашивают, – сквозь смех кричала мама. – Ты там сидел, и сиди!
– Я сижу, но все слышу, – говорил я нехорошим голосом.
– У него уши, как локаторы, – говорила мама громким шепотом. – Бесполезно!
...Короче говоря, мне лично этот желтый дом со сквозными подъездами тоже вообще-то не совсем нравился.
– Дом барачного типа, – говорил мой папа.
И правда.
Не был похож этот угрюмый грязно-желтый дом ни на какой другой знакомый мне дом Красной Пресни – ни на уютные пятиэтажки серого кирпича «с хорошими квартирами» (как говорила моя мама), ни на «новые дома», что стояли на Шмитовском проезде «правильными рядами в шахматном порядке», как говорил папа, ни на сталинские громадины (по направлению к ипподрому), где, по преданию, жили летчики-испытатели, ни на наши брежневские уютные крупноблочные «башни» в восемь этажей – на зависть всей Красной Пресне белые-пребелые... Ни на что он не был похож, зараза, со своими сквозными подъездами, а похож он был на кубик из детского набора, который вечером потеряли, а к утру он вырос, как гриб, но все равно я его любил, как и все прочее на нашей улице..
Да и люди в этом доме жили необычные – по своей удивительной вредности.
Например, остановишься около дома, вдруг из подъезда выходит человек в шляпе и строго говорит:
– Не стой здесь.
– Почему? – начинаешь возмущаться.
– Здесь стоять нельзя, – отвечает человек в шляпе и, главное дело, сам идет мусор выбрасывать с ведром.
Я понимаю, он бы сам здесь стоял или на лавочке сидел, думал, воздухом дышал – нет, он идет с ведром, а мне стоять нельзя!
Или вот такой фокус: заходишь в подъезд, чтобы выйти с другой стороны – а там вдруг палкой дверь закрыта. Причем не то что закрыта, а так закрыта, что фиг выйдешь. Ну не обратно же идти! Начинаешь дергать, стучать, пытаться эту палку вырвать как-нибудь... Тут просто вообще начинается дурдом – выскакивает женщина, обязательно с полотенцем на голове, и давай страшно орать: