Музыкальный приворот.Часть 3.На волнах оригами
Шрифт:
Как-то само собой получилось, что к обеду вдвоем сидели на лавочке-качелях, он обнимал меня, а я положила голову ему на грудь и легонько сжимала широкую ладонь, ни холодную, ни горячую, а, кажется, полностью совпадающую по температуре с моими пальцами. Было жарко и душно, пекло солнце, зависшее в безмятежном голубом небе на крючке, хотелось скрыться в прохладном доме и выпить стакан ледяной воды, но вместо этого я сидела в обнимку с Антоном, касаясь босыми ногами травы, чувствуя, как ликует во мне душа. Я никогда не целовалась так долго, не обнимала так нежно, не отдавалась чувствам с таким упоением, почти восторгом,
– Малышка, - привычно прошептал он и тотчас поправился.
– Катя. Катя?
– Что?
– Не отрывая щеки от его груди, спросила я.
– Я тону, - сообщил мне парень, гладя по спине и плечам.
– В своей любимой воде?
– все же отстранилась я и с интересом посмотрела в бледное, чуть удлиненное лицо с правильными крупными чертами лица, обрамленное платиновыми прядями.
– Ты же сам - как вода.
– Тону сам в себе. Невероятно, да? Брось мне спасательный круг?
– М-м-м?
– я погладила его по щеке и потянулась за поцелуем. Он получился коротким, смазанным, и я недовольно свела брови к переносице. Парень коснулся губами моего лба и встал.
– Не знаю, что со мной, - отрывисто произнес он, внимательно глядя на меня.
– Это любовь, да?
– Что?
– не совсем поняла я и тоже встала. Антон выглядел несколько растерянным.
– Когда я был с Алиной, все было по-другому, - сказал он и взлохматил свои чудесные волосы. Кажется, они стали длиннее, нежели в нашу первую встречу. Мне почему-то вспомнился настоящий цвет его волос - редкий, действительно красивый, пепельно-русый. Я видела фото трехлетней давности, когда Антон еще не был солистом группы "На краю" и его волосы все еще были естественного цвета, правда, намного длиннее, и оттого он казался настоящим аристократом из прошлого. Только на том фото была еще и Алина, та самая, о которой он сейчас говорил. Бывшая девушка, красивая и из того же круга, что и сам Тропинин, но редкостная стерва, по виду настоящая госпожа садистка, но в душе - истинная любительница мазохизма.
– Что было по-другому?
– не самым добрым тоном спросила я. Упоминание о Лесковой меня раздражало.
– Чувства. Все было не так. Я не тонул.
– А подробнее?
– Говорю же, я не тонул. Я плыл на красивом лайнере, на котором она была капитаном. И плавал в голубом чистом бассейне, а не за барахтался за бортом.
– Текилу пил, - зачем-то сказала я сердито, вспомнив кое-что.
– А Алиночка наслаждалась виски. И была безудержно пьяная. Если тебе так не нравится барахтаться за бортом, - повторила я его фразу, - то шуруй на свой прекрасный лайнер. Встретите с его борта закат и все дела.
Блондин вдруг весело рассмеялся. Он обнял меня сзади, положив руки на пояс и прижимая спиной к себе и обжигая горячим дыханием шею
– Глупая моя, - ласково произнес он.
– Ты еще только начала, а мне уже нравится, как ты ревнуешь.
– Антон, перестань, - слабым голосом попросила я, чувствуя, как от его неспешных чувственных прикосновений подкашиваются ноги. И снова эти притягательно-омерзительные бабочки в животе и ощущение то ли полета, то ли падения, скоростного, но приятного.
Да
– Нет, - весело сообщил он, и одна из его ладоней скользнула вверх. Ногти моей руки, лежащей поверх его второй ладони, слегка впились в кожу.
– Ты ведь моя девушка, верно?
– спросил он зачем-то.
– Верно, - прошептала я.
– Может быть, ты все же примешь кольцо?
– Если выполнишь все условия.
Я все же развернулась к Кею лицом.
– Выполню, - спокойно пообещал он.
– Если я сказал - я выполню.
– И не будешь жалеть?
– сощурилась я.
– Естественно, нет. Теперь, по крайней мере, у меня есть лодка, - удовлетворенно сообщил он.
Я смотрела в его серые глаза и видела в них уверенность.
Из двухэтажного особняка, принадлежащему Валерию, мы уехали через час - я забежала, чтобы переодеться, забрать вещи и попрощаться с экономкой*, - милейшей женщиной, которая волновалась из-за моего долгого отсутствия, косилась на Антона, с фирменным скучающим видом подпирающего косяк двери плечом, и убеждала меня, что нам нужно остаться и позавтракать, вернее, уже пообедать.
– Может быть, на обед останетесь?
– спросила она в очередной раз
– Спасибо, мы должны уехать, - улыбнулась ей я, складывая вещи в сумку.
– Ну как хотите. Катя, - вдруг тихонько сказала она мне, - вы помирились, да?
– Что?
– не поняла я, запихивая в сумку последнюю футболку, одну из тех, что привезла мне добрая Настя. Правда, большинством вещей, что она доставила, я так и не воспользовалась.
– Юноша утром приходил с совершенно больными глазами, - зашептала, чтобы Кей не слышал, женщина.
– Видели бы вы, как он на вас смотрел. Вы-то, вернее, видели, да не замечали - были очень злой. А теперь у него совсем другой взгляд! Простила?
– вдруг спросила она как-то очень по-женски сочувствующе.
– Попыталась понять, - осторожно отозвалась я.
– Прощать - это искусство, - как-то тяжко вздохнула экономка, видимо, вспомнив что-то свое.
– Если человек кается, просить можно многое. Гордость, она ведь до добра не доводит. Только сначала чувствуешь победу, а потом-то понимаешь, что эта победа в крошечной битве, а сражение-то проиграно в пух и в прах. Эх, чего это я к вам лезу, - спохватилась она.
– В любом случае, Катенька, вы сделали юношу крайне счастливым.
– Думаете?
– мельком взглянула я на Антона. Почему-то сейчас он напоминал мне себя самого в кабинете у Нелькиной классной руководительницы. Та же скучающая отстраненная мина, те же жесты, скрещенные ноги.
Кажется, наш котик не любит ждать. Что ж, пусть учиться этому. Полезное умение.
И как экономка поняла, что Антон счастлив?
– Конечно. Говор же - глаза совершенно другие, хотя выделывается много, - добавила она. Я улыбнулась.
– Да и у вас тоже изменился взгляд. Эх, молодость, - вздохнула она.
– Хорошо молодым.
– Да вы тоже еще не старая, - усомнилась я, застегивая сумку и чувствуя на себя взгляд Кея.
– Спасибо, деточка. Да чего уж скрывать, в годах я. Оттого и понимаю, что у вас любовь, а не просто шуры-муры, - весьма непонятно отозвалась женщина, не объясняя, что она имеет в виду по загадочными "шурами-мурами", о которых сказано было с легкой долей презрения.