МЫ… их!
Шрифт:
С уходом со сцены Хрущева, имевшего дерзость поставить ракеты прямо у янки под носом, в СССР стало модным публично издеваться над собой и самих себя считать недоделанными недотепами. Это была новая реальная идеология брежневской эпохи, которую можно описать с помощью крестьянской прибаутки: «Вань, ты чай пил? — Да что ты, где нам, дуракам, чай пить!». Прибаутку эту поняли так: где нам, совкам, научиться разводить кока-колу и шить джинсы! Масштабы и последствия этого явления не были правильно оценены нашими одряхлевшими партократами по причине их оторванности от реальной жизни.
До Брежнева у нас было зеркало героических будней советского народа, глядясь в которое каждый начинал искать место подвигу. Героическое зеркало сталинской
Кривое зеркало либеральных совков начало показывать испуганных, закомплексованных слабаков. И воспитало поколения недовольных всем и вся невротиков. Наши доморощеные либералы поместили в это зеркало свое правдивое изображение, но стали показывать как наше, а не их отражение.
Особенностью кривого зеркала было его существование в виде системы городского фольклора разных жанров.
Главным жанром были сказки на тему «Вот как у нас всё плохо, а у них как всё хорошо». Сказки рассказывались на кухнях — это была кухонная либеральная мифология, которая набирала силу и стала наконец сильнее ветшающего коммунистического мифа, который никто не обновлял, на который все плевали и смеялись при этом.
Интересно в этом феномене нечто, что сегодня кажется почти невероятным и что никогда больше не повторится. Кухонный либерализм брежневской эпохи распространялся вне СМИ, как бы воздушно-капельным путем. Он был некое устойчивое, злобное и кривое мнение о том, что мы слабые, убогие, неполноценные, а вот они, за бугром, настоящие. Вершиной развития совкового либерализма стало само синтетическое понятие «совок», отчасти живое еще по сей день: все мы совки, и живем в совке, и все вокруг нас совковое.
1982 год, город Санта-Клара, центр провинции Лас Вильяс на Кубе. Университетский городок. Я разговариваю со своим другом Андрюшей, который ночью послушал «Голос Америки». Мы ровесники, нам по 25 лет, мы оба учим кубинцев русскому языку. Андрюша укоризненно пересказывает ночные новости вражеского голоса: наши военные использовали в Афганистане отравляющий газ. Андрюша называет это свинством. Я сочувственно киваю. Я тоже не согласен с газом, но подвергаю информацию «Голоса Америки» некоторому сомнению. Мол, откуда они знают, они что, сами этот газ нюхали?
Андрюша — типичный совковый либерал и американофил. Восторгался свободой у них и презирал рабство у нас. И бесконечно смотрелся в кривое зеркало, кривизна которого заключалась в установке, которую наши либералы переняли у либералов не наших. Установка простенькая: мы «бэдгайз» и всё у нас «бэд». И ГУЛАГи были только у нас, и газами только мы травим, и репрессии только у нас бывают. Живоглоты мы, живодеры.
Установка эта множилась и укоренялась в умах еще и потому, что нам не с кем было сравнить себя. Партократы заперли нас и самих себя в информационную тюрьму. Естественно, мы насмешливо относились к нашей нарочито тупой пропаганде, даже когда она сообщала чистую правду о мире. Когда телевизор рассказывал нам, что половина джунглей Вьетнама уничтожена американской химией, после которой рождаются сотни тысяч детей-уродов, мы посмеивались: вот, мол, пропаганда. Зато когда запрещенное американское радио раскрывало нам глаза на «зверства» нашей армии в Афганистане, мы благородно негодовали.
Почему кухонно-сарафанное радио оказалось сильнее всех советских СМИ? Потому что в советских СМИ были сосредоточены основные массы наших предателей. Они сознательно и с наслаждением осмеивали наши героические мифы, они виртуозно втирали очки высокопоставленным партократам: мол, все у нас в порядке, товарищи, наш коммунистический миф цветет и пахнет, как тело Ильича в Мавзолее. Мы содержим его в образцовом порядке, чистим, смазываем, подкрашиваем. Наши предатели сочиняли издевательские слоганы типа «советское —значит отличное» или «с чувством глубокого удовлетворения» и год за годом, как
Перестройку подготовили и осуществили наши писаки и говорилки. Перестройка была первым виртуальным продуктом революционного характера в истории России. Но отнюдь не последним.
Какие табу были растоптаны либеральными совками
Сначала о том, что понимается под словом табу в этой книге. В патриархальной католической словацкой деревне основным табу является личная жизнь священника, вышестоящих католических иерархов и, естественно, святого отца Папы Римского. Это значит, что изнуренный целибатом деревенский священнослужитель в Словакии может иногда оказаться не вполне невинным, может предаваться разным плотским причудам, кроме этого может быть скуп, жаден, склочен. И обо всем этом словацкая деревня будет, конечно, знать или догадываться. Но власть римско-католической церкви в Словакии так сильна, что, зная о своем попе всю его подноготную, словак никогда и нигде публично попа не осудит. Будет сплетничать, шушукаться с женой под одеялом, но в обществе будет говорить о попе как о покойнике —только хорошее или ничего.
Более того, если кто-то из чужой деревни начнет сплетничать о грехах родного деревенского попа, уважающий себя словак станет на защиту своего священнослужителя. Нет, может быть, у вас в деревне (или у вас в Америке) попы пристают к девочкам и мальчикам без разбору, может быть, ваш поп хапуга — а наш образец добродетели.
Почему так? Потому что на церкви и попе держится основа жизни словацкой деревни. Почитаемый прихожанами поп — и таких в Словакии много — всё знает, всё решает, всех рассудит, всем поможет. Любимый поп —счастье деревни, кумир словаков, предмет зависти окрестных деревень. Он и учитель, и воспитатель, и врачеватель душ. И, зная об этом, словаки не дают расшатывать основу своей жизни. На все плохое об этой основе накладывается табу.
Большевики пришли к власти, сокрушая все вековые русские табу сразу. Царь православный, Отечество, церковь, священник и, самое главное, сам Бог были сметены революцией и Гражданской войной, а их места заняты новыми идолами. Никому не известные Маркс с Энгельсом стали для безграмотных мужиков родными. Ленин, Сталин, революция — таковы были новые символы веры. Младенцы получали имена с аббревиатурами всех святых сразу: Карлен, Мэлор, Владлен, Ким — не в смысле Ким Ир Сен, а Коммунистический Интернационал Молодежи. На все, что против новых кумиров, было наложено советское табу. Новое, непрочное, но табу.
Стоит ли удивляться тому, что либеральные совки, потомки тех, кто организовывал и воспевал охоту на православных попов и внедрял атеизм в потрясенные души мужиков, с началом перестройки с той же революционной силой ударили по советским табу. Они были детьми и внуками развенчателей исконных русских святынь, недолговечные и объективно непрочные советские святыни стали для них вдруг тоже ненавистными.
Первым начали развенчивать Сталина. Причем сразу после его смерти. Потом на протяжении всей брежнеской эпохи развенчивали коммунистический миф путем его нарочито идиотского вдалбливания. Потом появился Горби, и советские табу стали слетать одно за другим. Сталина поставили сначала на один уровень с Гитлером, потом опустили еще ниже. Потом начали разбираться с Лениным — и разобрались. Был, оказывается, сифилитик, половина мозга у него была, как гнилой орех, кровожадный был наш дедушка Ленин, приказывал всех расстреливать, особенно «представителей реакционного духовенства». Последнее не лишено правды, но разве наши либеральные совки все семьдесят лет советской власти этого не знали? Знали, но припрятывали свои знания о большевистских жестокостях на черный день, как золотой запас. А потом вдруг: так вот вы какой, товарищ Ленин!