Мы из ЧК
Шрифт:
А назавтра Бочаровы перебрались в санаторий.
Я подал рапорт. В Киеве, куда к тому времени перевели столицу Украины, мое обращение нашло быстрый отклик.
— Вот и хорошо, Володя, уедем отсюда! — радовалась Анна Ивановна, узнав об удовлетворении моей просьбы. Она желала, чтобы мы скорее покинули Южноморск: приглашение обыкновенного шарлатана в дом ответственного работника НКВД не украшало мою личность! И жена хотела избавить меня от косых взглядов, колких насмешек — ведь
Зная уже о неминуемом, Анна Ивановна по-прежнему думала прежде всего обо мне, заботилась о моей судьбе. Такой была комсомолка двадцатых годов Аня Лебедева, верная жена и друг чекиста.
…Только переехали в Сечереченск, вызов от старшей сестры моей из Красноармейска:
— Папа плох!
Со старшим братом Николаем — в поезд! Отца застали в тяжелом состоянии. Но он держался твердо.
— Выпейте, сынки! Мне уже не подняться…
Слезы давили меня. Вспомнилось все лучшее, связанное с отцом, с нашей жизнью.
— Напрасно говоришь, отец…
Дрожащей рукой он сам налил стаканчики.
— Веселее, наследники!
А ночью не стало Василия Ивановича, нашего доброго отца и наставника.
В Сечереченске меня ожидало еще одно испытание.
— К нам на железную дорогу едет член Политбюро ВКП(б) Лазарь Моисеевич Каганович! Обеспечьте безопасность на железной дороге! Ясно? — Это почти дословный инструктаж в областном управлении НКВД.
Нарком путей сообщения СССР намеревался осмотреть железнодорожный узел. Собирался он побывать в Днепропетровском институте инженеров железнодорожного транспорта. Звоню туда:
— Мне директора.
— Чего тебе, Володя? — отвечает Никандр Фисюненко.
— Никандр Михайлович, знаешь о госте?
— Наслышан. Не волнуйся, Володя, встретим как положено.
Сам понимаю, что Кан, как звали мы его когда-то в ЧК, не подведет. Объезжая участки по предполагаемому маршруту следования Кагановича, встречая хороших людей повсюду, думаю: неужели кто-то здесь покушается на его жизнь? Но убийство Сергея Мироновича Кирова, недавние процессы над террористами… И я со всей тщательностью исполняю намеченное в управлении НКВД и предписанное «сверху».
Вечером Анна Ивановна попросила:
— Побудь со мною, Володя. Поберег бы себя…
— Не могу, Нюся. Очень занят. — Я не имел права сказать жене, кого ожидаем в Сечереченске. И ушел в отдел НКВД.
Часов в одиннадцать — звонок. У тещи голос прерывается:
— Быстрее, Нюсе нехорошо…
Забежал к начальнику отдела испросить разрешения. Тот уронил недовольно:
— Ладно, уж идите… Помните: завтра с рассветом на месте!
Анна Ивановна лежала с закрытыми глазами — в лице ни кровинки! Мне показалось, что она отошла. Упал на колени перед кроватью:
— Нюся!
Жена открыла глаза, растянула с трудом в улыбке бескровные губы, искусанные в горячке:
— Володя,
Спазмы давили меня. Теща навзрыд плакала. Суетился врач. Анна Ивановна глазами показала ему на двери:
— Оставьте нас.
Кашу она ела большими глотками. Из широко открытых глаз выкатывались крупные, как светлые бусинки, слезы. Отложив ложку, она взяла меня за руку. Сжала пальцы. Глаза испуганно глядели мне в душу.
— Не бросай… Светланку…
И умолкла. А глаза все слезились, просили помощи. Пальцы вздрагивали.
На столе надрывно трещал звонок телефона.
— Слушаю!
— Вы что, Громов, оглохли! — загремел в трубке голос начальника отдела НКВД. — Люди все оповещены?
Начальник знал все и без моего ответа. Знал он и о том, что в моем доме горе. И не спросил про жену. Он боялся. Боялся упустить хотя бы малейшую деталь церемонии встречи высокого гостя. Ведь по тогдашней теории на Кагановича из-за каждого угла были нацелены ружья. Не было дома, квартиры, где не предавались бы запретному: рассказывали антисоветские анекдоты, хранили незаконно оружие, читали тайком Есенина, плели заговоры и сбивались в шпионско-диверсионные организации.
Подавленный несчастьем, я отвечал начальнику невпопад.
— В шесть часов утра приходите в отдел! — приказал он.
— У меня жена…
— А у меня — теща! — грубо оборвал он мою попытку объясниться.
Телефон умолк, а я все с возрастающим возмущением прижимал трубку к уху.
— Ню-юся-а-а! — закричала теща.
Я бросился к кровати. Там все уже было кончено… Утром явился в отдел. Прошусь домой, чтобы отдать последний долг жене.
— Вы понимаете, что городите? — взорвался начальник, хватив кулаком по столу. — Ты не дорос до чекиста! Нарком едет! А он мне — жена!..
— Иду домой! Жена лежит в гробу!
С большой неприязнью отпустил меня начальник отдела и предупредил:
— Ответственность на тебе!
Это означало: нарушится хоть одна деталь плана встречи члена Политбюро — трибунала не миновать!
И вот я на кладбище. Свежая могила. Бугорок желтоватой земли. И все. Даже пирамидку не успели сладить. Цветы и венки…
Светлану увела бабушка. Я — один. Да пичуга на соседнем покосившемся кресте. Очищает перышки, вертя рыжечубой головкой.
В голове моей звон и тяжесть. И в сердце колючая боль. Отчего такая несправедливость на свете? По земле все еще ходят очень вредные люди — и ничего! Смерть их не берет. А вот моя Нюся, моя добрая жена и товарищ, за всю жизнь не причинившая никому зла, ушла навсегда…
И черствость моего начальника — отчего? Черствость ли? Может быть, он понимает свой долг иначе, чем я? Но простая-то человечность должна быть! Ведь он имеет семью. Наверное, любит и жалеет. Почему же так глух к горю других?