Мы из Коршуна

Кузнецова Агния Александровна

Саша старалась думать о другом. Она вспомнила, как утром после премьеры в интернат пришел Ваня и все растерянно оглядывался. Взгляд у него был странный. В лице появилось что-то новое: то ли был он бледнее обычного, то ли в глазах залегло беспокойство. Саша не выдержала, спросила:

– Ты болен?.. Почему я не видела тебя после спектакля?

– Нет, не болен… А после спектакля я торопился туда… – уклончиво ответил он и неопределенно махнул рукой в сторону реки.

В их отношениях появилось что-то новое, непонятное, тревожное…

Саша стремительно шагала по дороге, не

глядя по сторонам. Она знала здесь каждый поворот, каждый пенек, полянку.

Вот здесь, за этим отрезком дороги, сплошь заросшим деревьями, с переплетенными над головой ветвями черемухи, начнутся поля…

Как только на открытом взгорке яра появилась тоненькая фигурка девушки, освещенная заходящим солнцем, в доме Ивановых ее сразу заметили. За ворота выбежала Сашина мать – Валентина Петровна. Неторопливо вышел и остановился у калитки отец – Данила Семенович. Потягиваясь и сладко позевывая, выглянула на улицу Зорька – северная лайка цвета чайной розы. Узнав Сашу, она вильнула богатым, как у лисицы, хвостом и с визгом бросилась ей навстречу.

Саша торопливо обняла мать, потом отца и, счастливая, оживленная, оглядела знакомый с детства пейзаж: пустой, высокий берег, загораживающий почти половину широкой реки, за рекой зеленая полоска леса и беспредельный простор неба. Все это было бесконечно знакомое и родное.

…Валентина Петровна принялась проворно накрывать на стол.

Саша то и дело выбегала из дома. Ей доставляло удовольствие пройтись по двору, заглянуть под навес, где у стены строгими рядами стояли поленницы березовых дров, остановиться около невысокого плетня и заглянуть в огород на зеленеющие грядки, покрутить железную ручку колодца с повизгивающим барабаном и бренчащей цепью, на которой болталось старое, помятое, проржавевшее ведро.

Но вот Валентина Петровна принесла из кухни начищенный разговорчивый самовар, и все трое сели за стол.

И только тут Саша увидела, как безжалостно время. Мать, на которую Саша удивительно походила и коричневыми глазами, и нежным, круглым овалом лица, и женственностью своего облика, располнела, ее глаза и волосы уже не были такими яркими и блестящими, как прежде. Еще не появилось у нее седин и морщин, но видно было, что беспокойная молодость уступила место степенной зрелости. И с отцом произошло то же; правда, у него эти перемены были менее разительны.

На отца Саша не походила нисколько. Он был ширококостный, скуластый, с узковатыми, глубоко посаженными глазами, широким, чуть приплюснутым носом – явно выходец из малых сибирских народов.

За чаем не прерывался оживленный разговор. Всем было хорошо. Рыжий кот сидел за столом на табурете. Зорьку не гнали из дома, и она пристроилась возле Саши, поглядывая на нее просящими, преданными глазами. Сашино сердце было полно нежной любви к родителям, к Зорьке и Рыжику, к старому дому. Все, что окружало ее, беспрерывно удивляло милой, прежде не замечаемой красотой…

На другой день Саша и Валентина Петровна занялись шитьем. Валентине Петровне казалось невозможным отпускать дочь в далекую страну с тремя скромными летними платьями. Она купила в сельпо самую дорогую и красивую, как ей казалось, материю: синюю с букетами пестрых

цветов. В первый же день приезда дочери достала из старинного сундука эту материю и с гордой улыбкой развернула ее.

– Вот сегодня и раскроим. Вместе шить будем, – сказала она.

Но Саше не понравилась яркая материя с немодным рисунком, напоминающая старинные платки. Обидеть мать не хотелось. Она сдержанно поблагодарила ее и беззаботно сказала:

– Хватит мне платьев. Когда-нибудь сошьем еще.

Мать поняла, что подарок ее не понравился. И так же, как дочь, скрыла свои чувства. «Девушкой стала, не девчонкой. Свой вкус имеет».

Новую материю положили в ящик и занялись переделкой старых нарядов. Коричневую шерстяную школьную форму перелицевали, из широкой юбки сделали узкую, из длинных рукавов с обшлагами смастерили самые модные рукава «три четверти». Потом перелицевали старый жакет Валентины Петровны, хранившийся в сундуке с давних времен. Добрались было и до ее венчального наряда, но Саша решительно запротестовала, хотя и оживилась при виде скромного матово-белого платья с белыми блестящими полосками.

Саша с нетерпением ждала сообщения из школы о поездке в Италию.

Еще стояло лето – сухое, жаркое, душное, с зарницами, со звоном кузнечиков. Но осень уже напоминала о себе желтоватым оттенком травы и то там, то здесь запутавшимся в зелени желтоватым или багровым листом. Она напоминала о себе и неизвестно почему в эту жаркую пору вдруг похолодавшей рекой.

Утром Саша, как всегда, спустилась под крутой яр к воде, разделась на лодке и опустила ноги в воду, но сейчас же зябко подобрала их. Тут только поняла она, что приближается осень. И небо уже не показалось ей таким ярким.

Она поглядела на противоположный берег и заметила, что он стал низким от скошенной пшеницы и совсем рыжим.

Знакомая грусть легла на сердце. И чтобы не упустить этого настроения, она поустойчивее встала в лодке и стала читать:

Унылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса…

Саша осталась довольна исполнением, весело взбежала на яр и здесь принялась сочинять какой-то танец, который мысленно назвала «Под небом Венеции».

Мать в то время выгоняла корову. Увидев Сашу, негромко засмеялась и молча прошла мимо. А Саша увлеченно напевала, изгибалась, встряхивала плечами, щелкала пальцами. Затем она остановилась, пытаясь локтями сделать какое-то замысловатое движение, но оно не удавалось. Настойчиво пробовала еще и еще, сердилась, ругала себя смешными старинными сибирскими словами, давно уже потерявшими всякое значение:

– Комуха окаянная!

К дому подошел отец с ружьем за плечами, в высоких, мокрых от росы броднях. За патронташ, опоясывавший потертую кожаную тужурку, были заткнуты четыре утки. Их перья переливались то коричневым, то зеленоватым цветом. И были они такие блестящие и живые, что, казалось, освободи из-под патронташа маленькие головки на длинных шеях – утки взмахнут крыльями и улетят назад на свое озеро, заросшее густым тростником и желтыми болотными лилиями.