Мы из Коршуна

Кузнецова Агния Александровна

– Отец Вани Лебедева-Лабосяна – Иван Николаевич Лебедев сражался в Италии в отряде Сопротивления, – сказал Федор Алексеевич.

По мере того как переводчик переводил эти слова, на лице Рамоло Марчеллини можно было увидеть сперва любопытство,, а затем и волнение.

– Вот так судьба! – вскричал режиссер, энергично вскидывая вверх руки. – Георгий Марчеллини боролся против фашистов вместе с русскими, а Иван Лебедев – с итальянцами! Непостижимо! Синьор директор сказал, что вы, синьор Лебедев-Лабосян, принимали самое инициативное участие в том, чтобы узнать, кто похоронен в безымянной могиле. Я вам

очень признателен.

Ваня смутился еще больше и не знал, что ответить и как себя держать. Выручил секретарь райкома – он указал гостям на ожидавшие их машины.

В ожидании необычных гостей Федор Алексеевич обошел двор, придирчиво оглядел забор, фасады мастерских, крыльцо школы. Остановился около толпившихся с самого раннего утра школьников и так же придирчиво оглядел их одежду. Войдя внутрь школы, постарался увидеть ее взглядом постороннего человека.

– Найдите Каменеву. Позовите ее ко мне, – на ходу сказал он ребятам из девятого «А» и пошел в физический кабинет.

В школе не было зала, и встречу с иностранцами решили провести здесь. Приборы убрали в угол. Расставили стулья, к окну придвинули стол, покрыли его красным сукном. Стол украсили первыми весенними цветами – подснежниками и медуницей.

В дверях физического кабинета Федор Алексеевич увидел председателя облисполкома. Игорь Сергеевич увлеченно разговаривал с учителями.

– Простите, – перебил его директор школы, – вы давеча что-то хотели мне сказать.

– Одну минуточку! – Игорь Сергеевич кивнул учителям и, взяв Сибирцева за локоть, прошел с ним по коридору. – Правда, сейчас не время об этом, но и умолчать я не могу. Вы уж извините, Федор Алексеевич, за прямоту, но случилась большая неприятность: когда я приютил на ночь ваших школьников, у нас в доме исчезли золотые часы. Мой подарок жене. Понимаете, дело не в часах, а в самом факте!

Лишь на мгновение Федор Алексеевич задумался, но тут же сам себе признался: «Славка!» Но вдруг это не так?.. С минуту поколебавшись, он спросил:

– Вы уверены в этом?

– Других посторонних дома не было.

Федор Алексеевич высвободил руку из пальцев Игоря Сергеевича и, почему-то ощутив к нему неприязнь, сказал:

– Во всем разберусь. Обязательно разберусь. Только прошу повременить. Отправим гостей и тогда займемся этим.

Он произнес эти слова, но знал, что примет меры сейчас же, сию же минуту. А Игорь Сергеевич, почувствовав неприязнь во взгляде директора, про себя решил так: «Будет защищать своих воспитанников, нужно, пожалуй, информировать об этом факте соответствующие органы».

В четыре часа дня в Итальянский парк привезли черный оцинкованный гроб, и коршунцы, окружавшие школу, хлынули к могиле. С крыльца, тяжело опираясь на трость, спустился Рамоло Марчеллини. Он некоторое время постоял, поглядел на толпы учеников и жителей, сделал неопределенный приветственный жест и долго всматривался в кроны деревьев и ясное небо.

О чем думал в эти минуты человек, проведший долгую жизнь в стране, живущей по иным законам, чем наша? Может быть, все, что он увидел и услышал в этом глухом углу Сибири, само название которой пугает иностранцев, в чем-то поколебало его взгляды на жизнь? Или в памяти возник незабываемый образ единственного сына и только сейчас

старого человека по-настоящему взволновало то, что тот умер в чужой стране, ставшей ему второй родиной? Или, может, в сознании старика укрепилась и прежде не раз всплывавшая мысль, что на всей великой планете Земля люди одинаковы, везде та же жизнь, те же страсти, радости и горе?

В небе плавно кружил коршун. Вот он сложил крылья и ринулся куда-то вниз, за школьные огороды.

Рамоло Марчеллини очнулся от задумчивости.

С крыльца спустился Федор Алексеевич.

– Прошу вас, – сказал он, показывая рукой на открытую калитку в парк.

Остановились у могилы, обложенной свежим, ярко-зеленым дерном. Цепкий взгляд итальянца приметил всё: и три отживающие березы, и пушистый куст еще не расцветшей сирени в изголовье могилы, и деревянный памятник с русской надписью, покрашенный красной краской, с лучистой звездой наверху, и старые букеты цветов, сваленные в стороне.

Он стоял ближе всех к могиле, держался прямо, развернув плечи. Пальцы его руки, обхватившей трость, были совсем белые. Взгляд устремлен на сырую могильную землю.

Вот он наклонился вперед и, тяжело опираясь на трость, опустился на колени. Потом тяжело встал и вместе с Карло Пазолини и переводчиком молча пошел к машине.

Он не хотел смотреть, как будут вынимать гроб из могилы. Оцинкованный черный ящик на белых веревках вынесли из парка молодые рабочие лесозавода. Карло Пазолини протянул одному из них конверт с русскими деньгами.

– От синьора Марчеллини, – сказал он.

Молодой рабочий торопливо отступил, словно обжегся, и, закинув руки за спину, с доброй усмешкой, с которой обычно взрослые разъясняют непонятное детям, сказал:

– Нет, господин, мы не из-за денег трудились.

В тот же день специальным самолетным рейсом Рамоло Марчеллини и его секретарь отбыли в Москву, увозя с собой прах итальянского солдата.

11

Весть о том, что Рамоло Марчеллини пригласил в гости коршунцев, облетела рабочий поселок с быстротой молнии. Друг другу передавали слова итальянца, сказанные при отлете:

«Благодарю вас за широкое русское гостеприимство. Я думаю, что сумею отплатить вам тем же. По приезде оформлю и пришлю мое приглашение в Италию вам, синьор директор, с супругой и четверым вашим ученикам, которые, как я узнал, так много сделали для меня». И переводчик следом за ним назвал Каменеву, Иванову, Лебедева и Макарова.

Славка был дома, когда к нему ветром влетела раскрасневшаяся Саша.

– Ты слышал, Славка? – закричала она еще в дверях. – Нас пригласили в Италию! И тебя тоже! Тебя, меня, Ваню, Веру и Федора Алексеевича с Царевной Несмеяной!

Семья Макаровых в этот час была в сборе. Отец после вчерашней попойки валялся на кровати в расстегнутой косоворотке, без пояса, в грязных сапогах. Мать, то и дело позевывая, убирала в угол батарею бутылок. Славка без дела слонялся по дому.

– Врешь! – тихо и недоверчиво сказал он. Но в то же мгновение радость померкла, сменилась тревогой.

«Не возьмет. Он не возьмет меня, – пронеслось в мыслях. – Такое он придумает наказание».

Славка, не сказав никому ни слова, выбежал на улицу, оттолкнув плечом Сашу.