Мы из Кронштадта. Встреча
Шрифт:
Естественно, в Таджикистане вспыхнула гражданская война. Она унесла тысячи жизней, отбросила республику в развитии назад на многие десятилетия. Народ, который Сталин называл «львами Азии», теперь батрачил на наших стройках и мел наши улицы. Львы платят за то, что слушали гиен и макак. Сейчас поэтесса жила в Москве.
И советская молдавская поэтесса Леонида Лари писала воодушевляющее: «Пусть у меня будут руки по локти в крови, но я вышвырну оккупантов, пришельцев и манкуртов за Днестр, я их выброшу из Транснистрии, и вы — румыны — настоящие хозяева этой многострадальной земли,
И грузинский поэт Гамсахурдия, который тоже страстно раздувал ненависть к русским и аж в президенты на этой волне вылез, тоже небось оказался бы в «тюрьме народов», но к счастью его грузины пристрелили. Да и мне в Ичкерии пришлось оказаться именно по той же причине — там тоже свои нац. поэты отлично гражданскую войну развязали...
— Ерунда какая, национальные поэты. Не было таких — были еврейские переводчики — опять же очень спокойно и уверенно говорит Енот.
— Как это? — удивляется Званцев, ранее не отважившийся лезть в свару.
— Да очень просто. В совковый Московский союз писателей новичкам влезть было трудно — там зубры стихотворные поляну поделили и других не пускали. Зато за перевод национальных стихов платили вчетверо больше — деньги аж ЦК выделял на развитие нацкультр. Ну и претензий куда меньше к качеству. Чего взять с пастуха баранов, он там творит в степях — горах и Рождественским с Евтушенко не конкурент.
Вот умные ребята и находили для себя такие самородки, чтоб их писанину кривую переводить ямбом в хорею, отлично жили и барановодов прославили. А то, что вся эта шатия в Москву рвется жить... Так тоже понятно — у себя-то в нищете худо, а тут культура и бешеные бабки.
— Хватит. Все, сбор закончен, приступаем к делам, нечего тут языками трепать — недовольно говорит Брысь.
И разгоняет нас долой.
Выходим, прощаемся. Собираюсь в клинику, на стоянку к машинам иду вместе с Серегой. Он смотрит на меня, примирительно улыбается. Вот как-то успокаивает одним своим видом этот парень.
— Удивил меня Енот — признаюсь я ему.
— Ну, у каждого свой вкус, сказал индус. Вы так глядишь и подеретесь. Остынь. Лучше я тебе из своей жизни случай расскажу. Насчет творчества душевнобольных и психиатров вспомнилась история. Как раз в тему.
Был у нас такой персонаж забавный в городе, тихий психически нездоровый дяденька, ныне покойный, Царствие ему Небесное. Видимо, в детстве на него впечатление произвело огнестрельное оружие, так он и рисовал его в разных вариантах, выдавливал пасту из стержня и рисовал заточенной спичкой. Имя за давностью лет подзабыл уже, четверть века прошло.
А еще был у нас в городе главврач в городском психоневрологическом диспансере, он пытался социализировать больных через творчество. Клуб создал такой, «Иные», типа общества анонимных алкоголиков, но для больных с проблемами психики. Собирались, чаи пили, стихи читали, картины свои показывали. А вышеупомянутому рисовальщику оружия главврач даже выставку устроил,
У меня тогда видеокамера была, попросили поснимать такой вечер в качестве помощи. Видеооператор из меня, конечно, тот еще, но почему бы не помочь. Прихожу, народу прилично, подавляющее большинство — очень ухоженные и дорого одетые граждане. Думаю — наверное, врачи аль студенты старших курсов. Нет, оказались больные в ремиссии. Пообщались, все осознают проблемы в период обострения.
Ну в ординаторской висели рисунки этого самого рисовальщика оружия, он в т.ч. двухствольные винтовки и двухствольные револьверы рисовал. Я для поддержания разговора говорю одному из врачей — мол, какие интересные рисунки. Он рукой машет, мол, у главврача блажь.
Я говорю — ну смотрите, не зря, детализация прорисовки отменная, вот отлично прорисованная затворная группа мосинки, вот редкий двухствольный револьвер Ле Ма. Говорю, наверное, у рисовальщика не только справочник Жука был, но и статейки в оружейных журналах почитывал, вот, мол, иначе откуда он может знать про опытную винтовку Мосина, вон, нарисована неплохо. И тут этот самый врач так с профессиональным интересом начал ко мне приглядываться, мол, и давно это у Вас? Ну, думаю, ща примут...
— Не приняли? — смеюсь я, живо представив ситуацию. Тем более, что про тот же пистолет как его там — Ле Ма я впервые слышу.
— Обошлось, все же карательную психиатрию как раз тогда отменили.
Оба смеемся. Прощаемся тепло. Светлый все же человек.
Успокаиваюсь потихоньку, вдруг звонок.
Когда уже собираюсь ехать в больницу.
Сухой голос Брыся:
— Мне вчера сообщили, что у вашего брата возникли серьезные проблемы. И его оперировали. Решил, что вам стоит об этом сообщить позже — доставить вас мигом — сами видели — было невозможно, да и ваше присутствие на операции родственнику — было оценено как неуместное. И ваш этот зав. реанимацией был против. Потому сообщаю сегодня.
— Могли бы и вчера...- на что-то большее меня не хватает.
— Посчитал, что срок сообщения беду не уменьшит, а так вы еще вечер и ночь прожили в спокойствии. Да и при ребятах не хотел говорить...
Помолчав, признается:
— Потому и по телефону...
— Вас понял... спасибо...
До больницы докатил мигом. Реаниматолог понуро курит на лавочке в скверике у цветущей клумбы. Кивнул, здороваясь. Сажусь рядом.
— Что случилось? — спрашиваю без преламинарий.
— Ваш брат упал прямо во время вскрытия. Не его вскрытия, разумеется...
— Я понимаю...
— Извините, привык родственникам пациентов все разжевывать. Думали, что инсульт — там были некоторые симптомы за эту патологию говорящие. Оказалось, что ошиблись и дело хуже. Этот наш странный нейрохирург сразу сказал, что все говорит об объемном процессе, но вряд ли инсультном. Взяли сразу на стол, потом отписываться придется, почему другие операции отменили, уже жалобы пошли. Гистологии еще нету, но нейрохирург уверен, что тут глиобластома. Убрали все, что могли, состояние стабильное, но перспективы сами знаете...