Мы из сорок первого… Воспоминания
Шрифт:
Оставалось ждать с неделю. Ничего — потерпим. Об этом разговоре ребята передали «по телефону» всем нашим, кто жил неподалеку от нас, а те обещали известить по цепочке, как привыкли это делать в лагере, всех остальных. Теперь пошел счет дням: мы стали ощущать себя пассажирами, ожидающими поезд.
Два последующих дня опять занялись продовольственным вопросом, но доставать еду стало труднее: город разграблен дочиста. Так мы добрались до хозяйских запасов сухарей, круп и овощей. Пришлось изворачиваться и понемногу экономить — не просить же у американцев кусок хлеба, тем более что они нас в Линц не приглашали.
15 мая нас осенила очередная идея: почему бы вместо кабриолета не обзавестись настоящей автомашиной? Свой шофер среди нас был.
Запрягли. Прокатились. Приехали. У свалки не видно ни начала, ни конца. У нас глаза разбежались, тем более что добрая половина «парка» находилась в рабочем состоянии.
Только успели окончательно остановить свой выбор на одной из легковушек, как возле нас отчаянно завизжал тормозами американский армейский джип, из которого выскочили офицер и переводчик — немец из военнопленных, по выправке тоже в недалеком прошлом офицер.
С рядовыми солдатами и сержантами армии США мы успели подружиться, с генералом имели вежливую беседу, а со средним офицером контакта не получилось. Довольно в грубой форме — через переводчика — он дал понять, что трогать здесь ничего нельзя, все принадлежит Штатам и чтобы мы убирались отсюда. Было видно, как немец с нескрываемым удовольствием усиливает жесткость сказанного офицером, в котором нетрудно признать сотрудника американских спецслужб. После короткой взаимной перепалки — пришлось послать офицера с переводчиком немного дальше, чем полагалось по международному этикету, — мы уселись в свой экипаж и покинули свалку: на этот раз номер не прошел.
17 мая американские солдаты показывали на городской сцене оперетку «Сорванец», где сыграли как мужские, так и женские роли. Так, случайно проезжая мимо, мы попали в число зрителей этого веселого мюзикла. Многого мы не понимали, но выручали сидевшие рядом американские солдаты. Они переводили, как могли, а остальное мы улавливали по смыслу.
И артисты, и зрители получили искреннее наслаждение.
На следующий день, 18 мая, произошли целых два события.
Одно из них: Галя и Юзек объявили нам о своей помолвке. Они собирались пожениться и уехать жить на его родину — в Чехословакию. Такого мы никак не ожидал и, и это явилось для нас ударом: мы, молодые дурни, не подозревали тогда, что любовь не всегда склонна признавать государственные границы. Родная партия и комсомол всегда утверждали обратное, и мы это усвоили со школьных лет. А сейчас мы впервые увидели советского человека, отказавшегося возвращаться домой, на родину, — таких мы еще не встречали. Галя в свое оправдание пояснила, что у нее в Николаевской области никого не осталось. А мы, великий советский народ, разве не с ней? Мы-то на что? Кончилось тем, что мы дружно объявили Гале бойкот и «всенародное» презрение, перестали с ней здороваться и разговаривать. Они с Юзеком по вечерам, уединившись, сидели обычно на крылечке, как два голубка, и конечно, каждый из нас втайне завидовал их счастью.
Второе событие совсем из другой области. Ожидался отъезд Гали с Юзеком, мы готовились в дорогу, и тогда верного коня за наше здоровье скушает кто-то другой. Это ясно как божий день: на него давно посматривали соседи. Мы решили съесть его сами, поскольку четыре года не видели мяса. Постановили и съели! Питались им целых четыре дня, все последние дни в Линце, и никаких угрызений совести не испытывали: для нас война еще не кончилась, и что ожидает впереди — никто не знал.
Наконец 20 мая стало известно, что в Линц действительно прибыли наши офицеры по репатриации, и все, кто хотел на родину, должны были на следующий день собраться на большом поле за городом. По всей
За много лет мы впервые увидели советских офицеров в погонах, при орденах и медалях и остались несказанно удовлетворены тем, что они выглядели выигрышнее, нежели американские офицеры в полевом обмундировании. Наши — в парадной форме, обмундирование новенькое, сами подтянуты, никакой развязности в движениях, как у американцев, да и сами — красавцы, мы не видели таких четыре долгих года!
Три дня мы провели на этом поле: сидели, ели, спали и никуда не отлучались ни на минуту, боясь отстать от готовившегося транспорта. Среди нас нашлись чудаки, захотевшие сделать красный флаг с белой надписью «Гузен» и водрузить его на головной автомашине. Но большинство дружно освистало эту затею, указав на несовместимость красного цвета государственного флага нашей страны с названием нацистского лагеря смерти для уничтожения советских людей. Больше никто не заикался об этом.
Два дня наши офицеры оформляли в американской военной администрации документы на нашу репатриацию. Наконец 24 мая мы радостно встретили колонну американских студебеккеров, подошедшую за нами. Водителями были, как всегда, негры. Мы заняли места на машинах. Никто нас не считал, не переписывал, пока это не требовалось: все еще впереди. Наступил волнующий момент: колонна тронулась на восток, и мы покидали гостеприимную в целом американскую оккупационную зону, да еще под защитой двух советских офицеров. Для нашего спокойствия этого вполне достаточно — нас привезут по назначению туда, куда надо.
Что можно сказать про тот отрезок времени, что мы провели в Линце — с 6 по 24 мая 1945 года? Порассуждаем:
1. Сколько нас, русских, бывших узников концлагерей, могло тогда сосредоточиться в Линце? Из 8000 русских узников Гузена на 4 мая 1945 года примерно 2000 человек — инвалиды и больные; около 3000 человек остались ожидать репатриацию непосредственно в лагере; примерно 2000 человек пошли на запад, рассчитывая быстрее репатриироваться из Линца. Если удвоить «западную» группу за счет возможного аналогичного количества русских из Маутхаузена и других его филиалов, присоединившихся к нам по пути в Линц, то в городе могло оказаться до 4000 человек — это около двух стрелковых полков мирного, довоенного времени. Эти цифры похожи на реальные, учитывая, что наша автоколонна состояла из более чем 80 большегрузных автомашин.
Одновременное нами, бывшими узниками концлагерей, из Линца репатриировали «восточных» рабочих и бывших военнопленных, работавших до последних дней на различных промышленных предприятиях города. Но их вывозили отдельно. Надо отдать должное принимавшим нас офицерам: их отношение к бывшим узникам было особенно теплым и приветливым, дружеским и братским.
2. Находясь в Линце, мы с первого дня не переставали удивляться: нас пришло в город такое количество, а никто не обращает на нас ни малейшего внимания. Скажу только о своей группе из 14 человек: мы заняли брошенный хозяевами фольварк, но ведь это чья-то собственность; мы колесили по городу в кабриолете сколько хотели и куда хотел и, и никто не останавливал нас; мы вообще в те дни толпами слонялись по городу и, наконец, съели чужого коня! Никому не было дела до нас: ни жителям, ни освободителям.
Единственное, чем мы могли гордиться, — это наше в целом культурное поведение: пьяными нас никто не видел, да и пили только первые три дня на сеновале; друг с другом никогда не ссорились, перепалок и выяснения отношений между нами не было, а отношения — самые теплые, товарищеские. Если посмотреть на нас со стороны, то на недавних хефтлингов-смертников мы никак не походили, а казались нормальными людьми. Только наша лагерная одежда с пресловутыми винкелями, а также дистрофия у многих из нас — говорили о чем-то.