Мы над собой не властны
Шрифт:
— Пап! Это же просто почтальон!
Почтальон скрылся за живой изгородью.
— Я ему не доверяю, — сказал отец и неожиданно быстро зашагал в кухню.
Там он поднял жалюзи над раковиной, так что его лицо в окне наверняка было хорошо видно снаружи.
Когда отец наконец отошел в сторону, стало видно, что планки жалюзи в нескольких местах погнуты. Наверное, мама устала их без конца заменять и оставила так. Для нее это целый переворот в сознании.
Отец открыл дверь, потом внешнюю, сетчатую, — да с такой силой, что она ударилась о стену, отскочила и стукнула его, выходящего из дому. Вернулся он с охапкой
— Что ты делаешь? — ошарашенно спросил Коннелл.
— Получаю почту.
— Вот так?
— Я ее каждый день забираю.
— Ты же только что боялся! Говорил, что не доверяешь ему.
— Каждый день приходит... Я его не знаю.
— Он почтальон! — заорал в отчаянии Коннелл.
— Я не доверяю ему.
— Папа, это почтальон!
— Я ему не доверяю.
— Ты хоть понимаешь, что он приносит почту?
— Ну да, — рассудительно ответил отец. — Он каждый день приходит.
— Тогда в чем ты его подозреваешь?
— Я его не знаю, — повторил отец. — А почту я забираю каждый день. Это моя обязанность. У меня и другие обязанности есть.
Шаркая, он побрел в маленькую комнату и там сел на диван. Коннелл снова включил звук. Телевизор взревел. Коннелл ушел в кухню. Подобрал упавшие письма. Когда отец в последний раз вскрывал конверт? И будет ли он это делать еще когда-нибудь?
Коннелл соорудил себе бутерброд с арахисовым маслом и вареньем. Из комнаты доносился треск помех. Коннелл заглянул: отец смотрел, как «снег» идет на экране, словно это была нормальная передача. Он и не шелохнулся под этот адский шум, стискивая в руке пульт управления, словно магический талисман. Коннелл попробовал забрать пульт, но отец вцепился мертвой хваткой. Коннелл подошел к телевизору, убавил звук и стал вручную переключать каналы, пока не появилось изображение.
— Эта штука не работает, — недовольно сообщил отец.
Рот у него приоткрылся, и оттуда потекла тоненькая струйка слюны. Коннелл утер отцу подбородок его же рукавом. Отец вдруг понимающе посмотрел на него. Коннелл растерялся: значит, кое-что он все-таки еще соображает? Отец чуть слышно что-то промычал.
— Так хорошо с тобой увидеться, — сказал Коннелл и обнял его одной рукой.
Отец, не отрывая взгляда от экрана, погладил себя по коленке.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо.
Они смотрели «Коломбо». Персонаж Питера Фалька, пессимистичный сыщик в своем неизменном плаще, кривил лицо в усталой и чуть-чуть растерянной гримасе — в ней смешались опыт и невинность. «Господи, спасибо тебе за „Коломбо“, — думал Коннелл. — Спасибо за повтор „Закона и порядка“. Чем заполнить целый день с отцом, если бы не телевизор?»
Когда включили рекламу, Коннелл не знал, о чем говорить. Мама наверняка пустилась бы в долгий рассказ о каких-нибудь знакомых или просто о том, как у нее прошел день. А Коннеллу казалось неуважительным говорить с отцом о новостях жизни, которая проходит мимо него. Чуточку легче обсуждать то, что отец давно знает или что они пережили вместе, — но как перевести разговор на эти темы? И все же он испытывал потребность перейти на более надежную почву.
— Надо сказать, мне нравится Пол О’Нил, — изрек Коннелл преподавательским
Отец неотрывно смотрел в телевизор.
— Я, знаешь ли, не из тех оголтелых фанатов «Метс», которые считают, что его обязательно надо ненавидеть. Такой игрок, он же сердце своей команды, настоящий трудяга!
Отец по-прежнему молчал. Это становилось почти безнадежным.
— «Янкиз» там или не «Янкиз», а все-таки приятно, что в плей-офф опять прошла нью-йоркская команда!
Тут отец встрепенулся, и его лицо озарила улыбка, словно он услышал радостную новость. Вдруг до Коннелла дошло: отцу это и правда внове, хоть он и смотрел в октябре все игры плей-офф. Коннелл после каждой непременно ему звонил.
— Да! — сказал отец. — Хорошо!
Коннелл в очередной раз почувствовал себя идиотом. Какой смысл ходить вокруг отца на цыпочках? Пора посмотреть правде в глаза: кратковременная память у старика вообще не работает. Он, наверное, ничего не в состоянии запомнить дольше чем на пару минут. Стоит только выйти из комнаты, отец забудет, что Коннелл вообще приехал домой. Вряд ли он хотел бы, чтобы сын торчал при нем весь вечер пятницы; наверняка это показалось бы ему стыдным. Поэтому Коннелл ушел к себе переодеваться, а то он давным-давно не виделся с приятелями.
Коннелл до сих пор хранил свой первый флакон одеколона. Хватило на годы, потому что использовал экономно: по капельке за ушами и по обеим сторонам шеи. Аромат этого одеколона он источал, потея на танцульках и жарко тискаясь на диванах. А когда уехал в колледж, оставил флакон на полочке над умывальником при своей комнате — скромное подношение на алтарь переходного возраста.
Сейчас он нашел флакончик в родительской спальне. Одеколона осталось на донышке. Сначала Коннелл ужаснулся, а потом рассвирепел. Отец, должно быть, наткнулся на флакон, бродя по дому. Коннелл буквально видел, как отец с трудом отвинчивает крышечку, плещет одеколоном во все стороны, льет его в раковину... Беспорядочно втирает в шею и грудь, набрав полные горсти, в жалкой попытке урвать у сына кусочек будущего. Да он небось уже и запахов-то не различает! И зачем ему вообще одеколон? Эта сторона жизни для него больше не существует.
Коннелл быстрыми шагами спустился по лестнице и сунул флакон под нос отцу:
— Это ты сделал? Ты брал мой одеколон? Больше полфлакона было!
— Не знаю, — испуганно ответил отец. — Я не знаю.
На этот раз Коннелл не смягчился:
— Понятно! Ты не знаешь. Так я тебе скажу: ты его брал! Я понимаю, это всего лишь одеколон, но для меня он много значит.
Отец широко раскрыл глаза и наморщил лоб. Уголки рта у него опустились книзу.
— Прости, — сказал он, не вставая с дивана. — Прости, я не знал.
Коннеллу и хотелось сказать «Да ладно, не важно», но что-то удержало.
— Слушай, не трогай мои вещи, ладно? Ничего в моей комнате не трогай.
— Прости, — сказал отец.
Решимость Коннелла дрогнула. Он чуть не принялся утешать отца. Ага, отец все вокруг себя разрушает, и все обязаны подбирать осколки. Рассердиться на него и думать не смей, надо его постоянно жалеть. Нет уж! Коннелл — не отец, а сын. Собирать осколки — пока что не его задача.
Он поехал в Нью-Йорк, к приятелю. Они прошлись по барам и в последнем засиделись до закрытия. Коннелл вернулся домой первым утренним поездом, пять тридцать.