Мы над собой не властны

Томас Мэтью

Здороваясь, Глория снова протянула сразу обе руки, словно раскрывая объятия. Их этому, что ли, специально учат? И опять подействовало, как тот нехитрый прием с вкусным запахом из кухни.

Риелторша усадила Эйлин за стол.

— Прежде всего давайте обсудим, какой дом вам хотелось бы, хорошо? Вас интересует какой-то определенный архитектурный стиль?

В архитектурных стилях Эйлин разбиралась плохо. Колониальный? Эдвардианский? Тюдоровский? То, что на слуху. Мечты Эйлин о доме в пригороде носили абстрактный характер. Важно, что такой дом символизирует: высокое положение в обществе, уединенность, стабильность.

— Мне очень понравился дом, который я смотрела на прошлой неделе.

Глория удивилась:

—

А я думала, он вам не подошел.

— Да, в каких-то частностях не подошел, но во многих отношениях это идеальный дом.

Глория как будто взвешивала, облегчить жизнь Эйлин или еще ее помучить. Потом она улыбнулась:

— Я хочу найти для вас дом, идеальный во всех отношениях!

— Спасибо.

— Простите за вопрос... Вас отпугнула цена?

— Ну что вы! — ответила Эйлин. — Не в деньгах дело.

Глория подняла брови.

— Так, хорошо! — воскликнула она, щелкнув шариковой ручкой. — Для начала мне нужно получить общее представление о том, что искать.

— Конечно.

— Приступим, Эйлин! Фамилия Лири, правильно?

— Да.

— Вы сказали, что живете в городе?

— Верно.

— В каком примерно районе?

— В Квинсе.

— О, в Квинсе есть очаровательные уголки! Мой брат живет в Дугластоне.

Дугластон — совершенно другой мир. Эйлин помолчала, собираясь с духом.

— Мы — в Джексон-Хайтс.

— Какой-нибудь кооперативный комплекс? — Глория одобрительно изогнула бровь. — Говорят, там очень красиво.

— У нас свой дом, — сказала Эйлин. — На три семьи.

— Отлично. — Глория сделала пометку в блокноте. — И вы хотите переехать именно в Бронксвилл или просто куда-нибудь в этом районе?

— В Бронксвилл.

Глория так и засияла:

— В Бронксвилле чудесно, правда? Когда муж купил здесь дом, я думала, что умерла и попала в рай!

— Я когда-то работала в больнице Святого Лаврентия. Давно, но до сих пор помню, как мне здесь нравилось.

— Значит, вы одобрили дом, который смотрели в прошлый раз. А что именно вас больше всего привлекло?

— Размеры.

— Сколько вам нужно спален? Три, четыре, пять?

— Как минимум четыре, — ответила Эйлин, ткнув наугад посередине, словно запойный пьяница.

— Отлично! Кое-что проясняется. А какой ценовой диапазон вас устроит?

Эйлин ненадолго задумалась.

— Это смотря кого спрашивать — меня или мужа.

Глория рассмеялась:

— За это мы их и любим, верно? Мужчинам безразличны жилищные условия, было бы где голову приклонить. Если честно, я все время уговариваю мужа переехать в дом попросторней. Что тут плохого, если средства позволяют? Ваш муж работает на Уолл-стрит? На поезде очень удобно.

— Он преподает в колледже.

Снова пауза, и снова Глория производит какие-то мысленные подсчеты.

— Значит, четыре спальни. Поближе к станции или это не имеет значения? Он преподает в городе? В Нью-Йоркском университете? Или в Колумбийском?

— Мы оба водим машину, — коротко ответила Эйлин. — Муж преподает в местном колледже Бронкса.

— Хотите жить поближе к школе?

— Не обязательно. Мой сын Коннелл будет учиться в городе. — Помолчав для пущего эффекта, Эйлин добавила: — В Реджисе [18] .

18

Реджис — престижная частная школа на Манхэттене, основанная иезуитами в 1914 г.; готовит молодых католиков к поступлению в университет.

Она надеялась, что эта подробность окружит ее защитным куполом престижа, — и в самом деле, Глория уважительно повела бровью.

— О, должно быть, у вас очень способный мальчик! — И тут же проткнула купол булавкой. — Мой муж там учился. Только и говорит о своих школьных годах, я уже устала слушать.

У нас-то одни девочки. Был бы сын, непременно туда же его отправила бы.

Эйлин еле удержалась, чтобы не одернуть нахалку. Нельзя «отправить» сына в Реджис: он сам сдает экзамен в ноябре, а ты молишься и ждешь письма с приглашением на собеседование, а после собеседования молишься, чтобы его приняли. В буквальном смысле молишься, даже если в жизни ни о чем не молилась. Потом вы с мужем прибегаете смотреть, как ваш сын, сидя за обеденным столом, вскрывает конверт и читает, что поступил, а когда он говорит, что не хочет учиться среди ботанов, да еще и в мужской школе, вы отвечаете, что нет, он будет там учиться, когда-нибудь вам за это спасибо скажет, и на его губах мелькает затаенная улыбка, хоть он и притворяется недовольным. А потом ты говоришь: «Бабушка с дедушкой гордились бы тобой», и словно камень снимают у тебя с души, потому что хоть часть твоего долга родителям наконец-то отдана. И ты видишь: он все-таки понимает, хотя бы отчасти, как много все это для тебя значит. Что дело не только в нем одном. И кажется, отец стоит у тебя за плечом и молча одобрительно кивает, и твоя мама, вечная загадка, тоже смотрит и улыбается, думая о том, что ждет этого мальчика впереди — как и всех их, живых и мертвых.

— А какой ценовой диапазон для вас будет самым подходящим? В пределах миллиона? Или больше?

Эйлин вычислила, что может потратить самое большее четыреста тысяч долларов. После продажи дома в Джексон-Хайтс и уплаты всех налогов и сборов денег должно хватить на первый взнос, но четыреста тысяч — это максимум. «В пределах миллиона» — это очень мягко сказано, однако именно так и ответила Эйлин.

— Что еще мне следует учесть?

— Мне нужно, чтобы дом хорошо смотрелся с улицы, — сказала Эйлин. — Большой, импозантный дом. Чтобы он буквально притягивал к себе.

В воскресенье после мессы Эд в кои-то веки не лег на диван, а собрал еду для пикника и повез семью на их любимое место, поблизости от аэропорта Ла-Гуардия. Эйлин расстелила на траве одеяло, и они принялись за странные спартанские сэндвичи, приготовленные Эдом: хлеб с индейкой, и больше ничего — ни горчицы, ни майонеза, ни листиков салата или помидорных ломтиков. Даже сами сэндвичи не разрезаны пополам на треугольники.

Давно уже они не выбирались на природу вот так, всей семьей. Эйлин хотелось тихо посидеть со своими мужчинами, но Коннелл вытащил бейсбольные перчатки и принялся скакать, точно молодой мустанг. Эд встал с ним поиграть.

Солнце выглянуло из-за тучки. Самолеты, поблескивая в небе, с глухим рокотом исчезали вдали. Легкий ветерок освежал разгоряченную кожу. Бывают иногда среди обыденности такие вот идеальные минуты. Эйлин хотелось сохранить все это в памяти: кисловатую сладость похрустывающего на зубах яблока, запах травы... Эйлин уже замечала, что память можно обмануть. Если остановиться и мысленно сказать себе: «Это не сон!» — происходящее запомнится необыкновенно отчетливо.

Эд стоял, слегка набычившись, в ожидании подачи — хотя, если нужно, вбок отпрыгивал с неожиданной резвостью. Рубашка на пуговицах и брюки со стрелкой — не самая лучшая спортивная одежда, однако Эд не сдавался. Коннелл спешил вернуть мяч, едва тот коснется перчатки, и от этого страдала точность броска. Начали они с маленького расстояния, но Коннелл потихоньку отступал все дальше. Эд бросал, размахнувшись, по широкой дуге, а Коннелл — по прямой. Иногда, если Коннелл переусердствует, Эду приходилось мчаться за мячом, чтобы тот не вылетел на шоссе. По обе стороны лужайки стояли припаркованные машины, и Эйлин беспокоилась — не хватало только разбить кому-нибудь стекло, тогда вся идиллия насмарку. Эд крикнул Коннеллу, чтобы тот подошел ближе. Мальчишка сперва уперся, но Эд махал рукой, пока он не сделал пару шажков вперед. Теперь они стояли почти как в самом начале. Эд велел Коннеллу бросать не так сильно: