«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!
Шрифт:
На глазах у всех, кто был в это время на НП полка, Осипенко, встав в полный рост в розвальни, за какую-то минуту галопом домчал до раненого Филимонова, уложил его в розвальни и, лавируя между разрывами мин, довез-таки его до НП.
Майор Филимонов, раненный в легкие, был без сознания.
– Да, еще бы полчаса, – сказал, осмотрев раненого Пиорунский, – и было бы поздно.
Воротынцев, быстро прокрутив в памяти ход боя, по телефону доложил полковнику Гришину, что высота перед Чегодаевом взята, но ранен майор
– Принимай полк, Антон Корнеевич, – услышал он от Гришина.
– Товарищ Первый, разрешите взять в помощь комбата Мызникова, я же политработник.
Серия мин вокруг НП прервала этот разговор: близким разрывом у Воротынцева из рук вырвало телефонную трубку, а самого швырнуло в стенку окопа.
Когда через пятнадцать минут Воротынцева откопали из снежного окопа, он снова связался с Гришиным.
– Что там у тебя? – снова услышал он голос Гришина.
– Мина попала в окоп. Телефониста и Мызникова тяжело ранило.
– А сам как, ничего? Командуй полком! – отрезал полковник Гришин.
На следующий день гитлеровцы дважды пытались сбросить с высоты у Чегодаева поредевшие полки 137-й, оба раза дело доходило до рукопашной. Высоту все же удержали.
Бои под Чегодаевом, не смолкая, шли которые сутки, и долина маленькой речки Березуйки, впадавшей в Оку, превратилась в долину смерти.
Продвинувшись по долине Березуйки на три километра на запад, дивизия оказалась в узком бутылочном горле, со всех сторон простреливавшемся противником.
После тяжелых боев и потерь полкам удалось несколько раздвинуть фланги в стороны от Березуйки, но берега ее в основном были у противника, а наши бойцы укрывались в оврагах, пересекавших речку, наскоро рыли себе снежные норы, в которых и спали, когда появлялась возможность.
Лед Березуйки во многих местах был разбит разрывами снарядов, берега ее покрыты трупами, снег побурел от крови и пороха.
Смерть собирала в эти дни обильную жатву. Ежедневно гибли десятки людей, сотни получали ранения. Санитары ползали среди убитых, искали еще живых и спускали их по накатанному берегу на лед Березуйки.
Восемнадцать санитаров и фельдшеров 409-го полка, работая без смены, едва успевали обрабатывать поступавших раненых. Убитых, если удавалось вынести из огня, складывали в штабеля в одной из балок.
Фельдшеры Богатых и Хмельнов, проходя мимо этого страшного штабеля, иногда видели, как рядом у костра сидят бойцы похоронной команды Рыбина и едят из котелков кашу.
– Я вчера так же иду здесь, – сказал Богатых, проглотив комок в горле. – Сидит один боец, в руках котелок, и – улыбается. Я подошел: «Что он улыбается?» А он мертвый, и была это не улыбка, а оскал мертвеца.
В этот же день фельдшеры Богатых, Осипенко и санинструктор Курочкин доставили на волокушах очередную парию раненых в разрушенное село. От села оставались
– Погреться бы, – цокая зубами, предложил Осипенко, когда они сдали раненых.
– Давайте костер разожжем, – предложил Богатых.
Из остатков досок какого-то сарая они разожгли костерок. Сели на корточки и протянули к огню руки. В деревне то и дело рвались одиночные мины – передовая была не дальше километра. И здесь снег был истоптанный и грязный, засыпанный осколками.
– Надо бы еще дровишек, а то эти быстро прогорят, – устало сказал Гриша Осипенко.
– Я схожу сарай доломаю, – встал Богатых.
– Я с тобой, – встал и Курочкин.
Они раскололи топором несколько досок.
– Иван, а почему Гриша все время в танковом шлеме ходит? В нем же плохо слышно. Бывает, спрошу его что-нибудь, а он не слышит.
Богатых улыбнулся:
– А ты видел, какая у Гриши лысина? Вот он и носит теперь шлем, потому что шапку легко сдернуть. Женщины над ним подшучивают, а он стеснятся – лысина-то не по годам.
– Помню-помню, – улыбнулся Курочкин, – женщин боится, а командира полка вынести из огня не побоялся.
– В Буреломах был случай… Немец один, пулеметчик, пробрался нам в тыл, готов был стрелять, а тут Гриша – кинул в него масленку, оказалась под рукой. Не растерялся, в общем. А немец подумал, что это граната, уткнулся в снег, тут Гриша на него и сел верхом.
Набрав дров, Богатых и Курочкин вернулись к костру. На месте, где только что сидел Гриша Осипенко, была дымящаяся воронка от разорвавшейся мины. Метрах в десяти от воронки они нашли его танковый шлем, чуть подальше – клочки тела и одежды…
Взлетевшая от немцев белая ракета медленно гасла, опускаясь, и растаяла, как звезда в утреннем небе.
«Вот так и Гриша…» – глотая слезы, подумал Иван Богатых.
Днем 19 февраля 42-го, только отойдя с НП по вызову полковника Гришина, был убит осколком мины в грудь командир 771-го стрелкового полка майор Малхаз Гогичайшвили.
Лейтенант Пизов, стоявший за ним в нескольких метрах, побежал к майору сразу после взрыва.
– Не дышит, – тихо сказал он кому-то из подбежавших бойцов.
Через шинель на груди майора проступило большое кровавое пятно.
– Литвинов тоже наповал, – сказал боец, осмотрев адъютанта Гогичайшвили.
Капитан Шапошников немедленно доложил о случившемся в штаб дивизии.
– Временно будешь командовать полком, – приказал ему полковник Гришин.
По голосу Шапошников понял, что и Гришин потрясен гибелью Гогичайшвили. Тем более что если бы он не приказал ему немедленно прибыть в штаб дивизии, Гогичайшвили мог бы быть жив.
– Доложите обстановку, – машинально сказал полковник Гришин.