Мы никогда не расставались
Шрифт:
Катер на предельной скорости летит к месту разыгравшейся трагедии. Орудия и пулеметы готовы к открытию огня. Прямо по курсу из тумана вырастает силуэт баржи. Нашим глазам открывается душераздирающее зрелище: в волнах разбушевавшейся стихии гибнет ветхая баржа с грузом продовольствия для голодающего Ленинграда. На барже и в воде, на обломках, — обессилевшие люди, а над ними три мессершмитта устроили чертову карусель, безжалостно расстреливая речников. Появление «морского охотника» отвлекает внимание вражеских истребителей от баржи. Со зловещим воем они пикируют на катер
— По самолетам противника!.. Огонь! — приказывает командир.
Катер маневрирует, слаженно работает экипаж. Командир четко отдает приказы. В глазах его горит огонь ненависти к немецко-фашистским захватчикам».
На этом месте Алексей остановился и с недоумением посмотрел на журналиста:
— Когда ты там увидел огонь ненависти?
— Но ведь вы же их ненавидите, — несмело возразил молодой человек.
— Да пойми ты, садовая голова, в бою нет места эмоциям. Тут нужен холодный расчет, смекалка, умение мгновенно реагировать. А чувства всякие мы оставляем на берегу. Если я буду задыхаться от ненависти, вместо того чтобы быстро соображать, то загублю корабль и людей. Это ты явную глупость написал. Так, дальше: «Очередью из правого пулемета пробит фюзеляж одного из самолетов. Оставляя в небе черную полосу, мессершмитт скрывается в облаках. Теперь над нами кружатся два истребителя.
Несмотря на сложность обстановки, командир принимает решение немедленно поднять на борт утопающих, которые уже теряют сознание от холода. Краснофлотцы, обвязав себя пеньковыми тросами, прыгают в ледяную воду. Катер продолжает отстреливаться из всех видов оружия и ставит дымзавесу. Экипаж сражается героически. «Смерть фашистским оккупантам!» — слышится боевой клич».
— Я сейчас его побью, — сказал Алексей Вазгену, который с трудом сдержал улыбку. — Ты хочешь взбесить меня окончательно? Когда им было кричать под обстрелом? Я тебя спрашиваю?
— Алексей Иванович, если я так не напишу, у меня не примут материал.
— Значит, не пиши совсем! Это ты называешь материалом? Нет, придется дочитать до конца. Боюсь, в этом сочинении еще немало сюрпризов.
«Ранен в руку рулевой — старшина 2-й статьи Максим Громов, но он мужественно остается на своем посту.
Обливаясь кровью, падает на палубу сигнальщик — комсомолец Федор Лыков. Я подбегаю к нему. Герой, уже теряя сознание, поет Интернационал».
Алексей замолчал и поднял глаза на корреспондента. В них сейчас действительно разгорался опасный огонь, хорошо знакомый Вазгену. Так умел смотреть только Вересов. Алексей отложил рукопись и начал медленно подниматься.
— Тихо, тихо, Алеша. — Вазген подскочил к другу и обхватил его, не давая двинуться.
Он крикнул через плечо журналисту:
— Собирай свою писанину и марш отсюда, проваливай, мигом, не гневи судьбу!
— Сейчас я всажу тебе пулю в живот и посмотрю, что ты у меня запоешь, — зарычал Алексей, пытаясь выхватить пистолет, но Вазген держал его крепко.
Перепуганный журналист схватил исписанные листки и вихрем вынесся из землянки.
— Алеша, все, успокойся! Да что ты, в самом деле? Мальчишка — дурак,
— Федя лежит в госпитале, врачи его еле вытянули, а этот пачкун устроил из его страданий балаган! — задыхаясь, проговорил Алексей.
— Да пойми ты, от них требуют, чтобы они так писали. Что ты взъелся на парня? А знаешь что, давай прямо сейчас съездим в госпиталь, навестим Федю, он тебе здорово обрадуется. Поедем, а, Леш?
— Поедем, — глухо отозвался Алексей, — я сам собирался. Придется снова просить машину.
Они направились к командному пункту, как вдруг оттуда навстречу им вышел Смуров. Его сопровождали два рослых лейтенанта, вида неприветливого и даже агрессивного. Офицеры привычно козырнули друг другу, и друзья попытались обойти Смурова, но тот заступил им дорогу таким образом, что они вынуждены были остановиться.
— Опять ты? — зло бросил Алексей, поскольку и без того находился в скверном расположении духа.
— Я, собственной персоной, — сухо подтвердил Смуров. Он махнул рукой провожатым; те, окинув Вересова и Арояна недоброжелательными взглядами, прошли вперед к поджидавшей их машине.
— Смуров, здесь, между прочим, бомбят и стреляют, не боишься? — язвительно поддел Алексей.
— Я как-то говорил тебе, что я не трус, и никогда им не был, — ровным голосом отозвался Смуров.
Сегодня в его лице не было и тени высокомерия, напротив, оно словно окаменело и не выражало никаких эмоций.
— И вы здесь, князь? — с холодностью обратился он к Вазгену. — Вас просто водой не разольешь!
— Какой я тебе князь? — нахмурился Вазген. — Ты за словами следи, не заговаривайся.
— Какой князь? Да самый настоящий. Пытаешься сделать вид, что впервые об этом слышишь? Можешь морочить голову другим, но меня ты не проведешь. Я как-то покопался на досуге в твоей родословной. Отец твой был дворянин, офицер царской армии, погиб в Первую мировую в сражении с турками под Мердеником, а мать твоя — чистокровная княжна из древнего рода Багратидов, среди которых, к твоему сведению, были даже армянские цари.
— Ты что несешь? — сразу вспылил Вазген. — Моя мать — простая учительница в школе, а отца я и вовсе не видел.
— Правильно, родительница твоя сейчас учит детей в советской школе, только, прежде чем вступить на это благородное поприще, она окончила Варшавский университет, что простому труженику в те времена было не по статусу и не по карману. Ты тоже неплохо замаскировался — коммунист, офицер Красной Армии, старший лейтенант ВМФ, к тому же кавалер ордена Красной Звезды.
— Мне этот орден дали не за красивые глаза! Врешь ты все, Смуров! Ты всегда был клеветником и интриганом. Зря мы тогда не удавили тебя, как щенка! Но не радуйся, это и сейчас не поздно исправить!
Еще немного, и он бы бросился на Смурова. Алексей встал между ними:
— Не утруждай себя, брат. Я с ним сам разберусь. Предупреждаю, Смуров: будешь копать под моего друга и устраивать провокации, я не посмотрю на твое звание и должность, пристрелю у всех на глазах. Пусть меня потом судят, зато мир избавится от такой сволочи как ты!