Мы никогда не расставались
Шрифт:
— Подожди, Вазген, — удержал его Вересов. — Девушка лежит, может ей прибраться надо, а ты хочешь свалиться ей на голову нежданно-негаданно. Тебя как величать, матушка? — обратился он к хозяйке.
— А Варвара Петровна я.
— Сходи-ка, Петровна, к Насте и скажи, что ее хотят видеть два офицера: Ароян и Вересов. Запомнила?
— Запомнила, соколик, как не запомнить. — Она засеменила в комнату Насти, повторяя на ходу: — Ароян и Вересов, Ароян и Вересов, фамильи-то больно мудреные, поди запомни.
Друзья
— Это не дело, чтобы девушка лес рубила, — сказал Вазген.
— Согласен, только сейчас все они, бедные, и рубят, и копают, и разгружают. Война, брат. Что тут поделаешь?
— А до войны не копали и не рубили, что ли? Нет, что-то тут неправильно. Война, как я понимаю, — дело мужское, и если мы не в состоянии на войне обойтись без женщин, значит, грош нам цена!
— Это в тебе говорит твое армянское воспитание.
— Очень хорошее воспитание, между прочим.
— А я и не спорю.
Дверь, на которую они смотрели с ожиданием, отворилась, и из нее вышла Настя. Было заметно, что движения ее скованы и причиняют боль. На ней был облегающий черный свитер, который подчеркивал упругую грудь и тонкую талию. Прямая серая юбка, слегка прикрывающая колени, позволяла видеть стройные ноги, туго обтянутые шерстяными чулками. Светлые, с живым блеском, длинные волосы, которые она обычно заплетала в мягкую косу, сейчас были распущены, наскоро прихвачены заколкой на затылке, отдельные легкие пряди выбились и растрепались, что придавало ее облику изысканную романтическую небрежность, — такой прическе в наши дни могли бы позавидовать самые заядлые модницы. Несмотря на скудость своего наряда, она выглядела настолько очаровательно, что Алексей вынужден был сделать Вазгену замечание:
— Закрой рот. Проглотишь девушку.
Вазген невольно потянулся к Насте, пораженный тем, как она на него смотрела — сильным глубоким взглядом; в нем зримо присутствовала какая-то настойчивая мысль. Вазген порывисто взял ее за руки.
— Что, что, Настя? — Он чувствовал: она хочет сказать ему что-то важное, сокровенное, на что он, возможно, не имеет права, и сознание этого рождало в нем чувство вины и ответственности.
— Я ждала вас, — сказала она, — все время думала о вас и беспокоилась. Я страшно боялась, что больше вас не увижу. — Лицо ее на миг страдальчески исказилось.
— Нет, она неподражаема, — пробормотал Алексей.
— Настенька, я искал вас и нигде не мог найти, я тоже думал о вас каждую минуту, — стал горячо убеждать Вазген, словно должен был перед ней оправдываться, словно между ними уже существовало нечто, известное только им двоим.
— Посидите со мной, — попросила она. — Мне трудно стоять.
—
— Да, Настенька, одевайтесь. Надо ехать немедленно, — поддержал Вазген.
— Я не поеду, со мной уже все в порядке. Я хочу побыть здесь с вами. Вы ведь не уйдете так сразу? — спросила она Вазгена.
— Конечно, не уйду! Я даже могу остаться здесь до утра. Я буду ухаживать за вами.
— Правда? Это было бы так чудесно, — доверчиво обрадовалась она.
— Все, я ухожу, — сказал Алексей, вставая. — Я отказываюсь наблюдать эту сцену. Оставайся. Утром я за тобой заеду.
А что, Петровна, найдется у тебя, где переночевать моряку? — обратился он к хозяйке.
— Отчего же не найтись, коли нужда есть. Я ему у Вовки в горнице постелю, а Вовку на печи спать положу, на печи-то ему спать даже лучше. А ты куда ж собрался? У меня вон картошка поспела, консервы есть и водочки сколько душе угодно. Я ведь на ребят паек получаю, и водки на каждого. Они-то, ангельские души, водки не пьют, так я в бутыль все сливаю, вот, смотри.
Варвара Петровна извлекла из буфета большую бутыль с водкой и поставила на стол.
— Ох, и речистая же ты, Петровна. Ладно, уговорила. Выпью сто грамм и пойду.
Алексей ел, а Петровна сидела напротив, подперев щеку сухоньким кулачком, и смотрела на него неотрывно, изредка качая головой и повторяя: «Ах ты, господи!».
— Что смотришь, матушка? — спросил Алексей. — Сама-то поешь, или выпей с нами за компанию.
— Ты на сыночка моего похож, на младшенького — Сенечку. И лицом и статью похож, он у меня такой же пригожий — кареглазый и темноволосый.
— А где же сынок твой?
— Так на фронте. Под Смоленском где-то, и старшой там же. Уже два месяца весточки от них нет. Сердце мое изболелось, а гляну на тебя, и сразу легчает. Ты вот здоровый, веселый, кушаешь хорошо, любо-дорого смотреть, так, может, и сынкам моим не очень плохо. Ты ешь, ешь, не отвлекайся, не слушай меня, старую.
Вазген тоже выпил рюмку водки, с трудом одолел одну картофелину, а больше ему кусок в горло не полез, потому что Настя сидела рядом и изучала каждое его движение с затаенной восторженностью.
Алексей уехал, а на дворе уже стемнело. Вернулся уставший Вовка, поел и сразу завалился спать. Настя с Вазгеном тихо разговаривали в ее комнате.
Варвара Петровна засветила лампадку перед небольшим образом в углу, долго молилась и крестилась, приложилась к образку, потом к фотографиям сыновей, наконец, бормоча что-то и вздыхая, улеглась в постель.
Вазгена тоже ждала удобная постель в горнице, где посапывал на теплой лежанке измученный паренек, но он так и не вышел из комнаты Насти.