Мы остаёмся
Шрифт:
– Привет. Голова не болит? Не кружится? Какая-то ты бледная… – Анюта взяла меня за виски тёплыми ладошками и заглянула в глаза. – Когда падала, не ударилась?
Я отрицательно промычала. Анюта попросила поднять рукав. Меня осенило:
– Вы реально думаете, я колюсь?! Да эта дура всё наплела, потому что на меня злится! – Рванув рукава худи к плечам, я вытянула руки: – Смотрите!
– Я хочу измерить давление, – спокойно сказала Анюта, расстёгивая «косметичку». На секунду мне стало стыдно. Но надевая мне чёрную манжету, Анюта внимательно смотрела на мою на руку.
Укладывая прибор в сумочку, Анюта кивнула на мой старый шрам у запястья:
– А это откуда?
Я фыркнула:
– В детстве пыталась зачерпнуть варенье из банки с отбитым горлышком.
– Ох, – вздохнула Анюта, а Ёлка поморщилась.
Ободряюще улыбнувшись мне, Анюта встала, и они вместе с Ёлкой вышли в коридор.
Вернулась завучиха быстро. Заняла своё привычное место за столом и вдруг спросила:
– Скажи-ка мне, как вы с бабушкой живёте?
Я напряглась:
– Нормально, а что?
– А в материальном плане? С деньгами у вас как?
Знать бы, к чему этот допрос. Я вспомнила тёток из опеки, которые периодически появлялись у нас дома:
– Всё отлично. Нас проверяют, если вы об этом.
Кажется, Ёлка хотела ещё что-то сказать, но передумала. Сняла очки и, оставив их висеть на цепочке, потёрла виски.
– Послушай, Кольцова, мне лишние скандалы не нужны. Конец года, ОГЭ, ЕГЭ на носу, без тебя забот хватает. В общем, давай договоримся. Если ты что-то взяла, прямо сейчас положи на место. Не помнишь, из какой куртки, – отдай мне. Я всё понимаю, наверно, вы с бабушкой живёте небогато, но…
Она реально думает, что я – воровка?!
Я вскочила. Щёки вспыхнули, меня прорвало:
– Да не брала я ничего! Хотите – карманы проверьте. Вот! Вот! Видите, тут только телефон! И сто рублей на столовку, бабка дала. Рюкзак показать?!
Думала, Ёлка откажется, но та, снова водрузив очки на нос, пожала плечами:
– Ну покажи, раз сама предложила.
Я дёрнула молнию, растянула «пасть» рюкзака и сунула Ёлке под нос.
Всё это был полный бред: если я и вытащила деньги, не успела бы сунуть их в рюкзак, а если и успела, чтобы найти их, надо было перетряхивать каждую книжку и тетрадку. Но Ёлка этого делать не стала, только кивнула:
– Ладно, но если кто-то пожалуется на пропажу, придётся начинать разговор заново.
– Да никто не таскает деньги в куртках, их же сто процентов стырят! А если какой-нибудь раздолбай сам их прожрал, а решит свалить на меня, я буду доказывать, что не верблюд?! – снова заорала я.
– Лина! Что за выражения?! Не надо было за куртки хвататься!
– Значит, если куртки уронила, по-любому во всём виновата?! – Голос резко пропал, получилось сипение.
Ёлкин лоб собрался складками, как мягкая резина:
– Что у тебя с голосом?
Я вытащила из рюкзака
– Можно я уже в класс пойду?
– Иди, – кивнула Ёлка. – Скажешь, я задержала. Так, стоп, а куртки? Куртки-то повесили?
Я помотала головой.
Она вздохнула и потребовала:
– Пошли!
Одежда так и лежала на полу пёстрым ворохом. Когда я вернула на место последнюю куртку, Ёлка наконец отпустила меня в класс.
«Курицы» ехидно заухмылялись, а Горелов встретил меня долгим насмешливо-презрительным взглядом. Ясно: он в курсе. Я сделала вид, что ничего не замечаю. Но едва села за парту, Платон обернулся:
– Допрыгалась, овца?
Поставив перед собой раскрытый учебник физики, я спряталась за ним, но Горелов резко хлопнул по книжке, и та упала. Он ухмылялся, а тёмно-зелёные глаза были холодными и безжалостными. За что он так со мной?
– Ладно, живи пока. Только не суйся, куда тебя не просят!
Он отвернулся, а я снова поставила учебник и, сложив руки на парте, уткнулась в них подбородком. Хотелось укрыться с головой одеялом и не шевелиться. Слишком много всего навалилось за эти три дня. Раньше я была серой мышкой, до которой никому нет дела, а теперь у меня враги и в классе, и во дворе. И даже новый сосед-инвалид смотрит со злостью. Хотя он-то самый безобидный из всех, и на него вообще можно забить.
Глава 8. Агуша
После шестого урока я заторопилась выйти из класса раньше всех. Не хотелось бы остаться в опустевшем кабинете один на один с Платоном или «курицами», если они захотят меня задержать. Всё, на что я сейчас способна, – разреветься от обиды и бессилия. Едва русичка нас отпустила, я взяла рюкзак в охапку и вылетела за дверь. Меня подхватил устремившийся к раздевалке поток старшеклассников, но громкий оклик заставил притормозить:
– Лина!
Я остановилась прямо посреди коридора, и в спину тут же прилетело несколько тычков.
Бурный поток учеников разделился на два ручья, они, как движущуюся скалу, огибали идущую ко мне Агушу и снова соединялись.
Агуша хмурила взлохмаченные сильнее обычного брови и сурово поджимала накрашенные сиреневым перламутром губы. Я уставилась на неё:
– Ты здесь откуда?
– К завучу вызвали. – Она потеребила пуговицу плаща, который раньше сидел на ней в обтяг, а теперь свободно болтался. – Что у тебя тут случилось?
Блин, опять всё сначала! Я думала, Ёлке не до меня, и она замнёт сегодняшнее происшествие в раздевалке.
Красько с фрейлинами в этот момент промчались мимо нас. Покосились на Агушины допотопные плащ и туфли и презрительно заухмылялись. Следом прошагали Горелов с Мироновым.
Я пожала плечами и изобразила покер-фейс:
– Случайно уронила куртки в раздевалке, а физрук увидел. А дуры из нашего класса ему наплели, что я ворую. – Агушины глазки-щёлки стали круглыми, как пуговицы на её плаще, рот приоткрылся. – Что? Я ничего не брала! Это бред!