Мы остались молодыми…
Шрифт:
– Говори, говори – мы ему рот зажали.
– Так вот, ОДИН французский писатель описывает случай – у французских партизан маки – франтиреру дали задание, выдали револьвер с пятью патронами, а он был настроен, что последнюю пулю пустит в себя, твёрдо настроен, в лесу встречает четырёх немцев – стрелок он был отменный – всаживает в них четыре пули, они скошены, пятую пулю посылает себе в голову, последнюю пятую… Один немец, тяжело раненый остался жив, потом он удивлялся, почему партизан застрелился, он свободно мог уйти, его некому было преследовать. Вот вам и последняя пуля! Торопиться не надо.
Мы
Наступала ночь, стихли разговоры… Иногда издалека доносится стук колёс проходящего поезда. После полуночи мы ходим туда на полотно железной дороги, тренироваться ставить «мины», деревянные коробки без тола и взрывателей. Другой такой благоприятной возможности не будет. Если охрана путей нас зажучит, то наверняка откроет огонь, подумают, что диверсанты. В ЭТОМ тоже есть свой смысл, надо подползать так, чтобы не заметили. Немцы не будут окликать «кто идёт?». Конечно, если наше начальство об этом узнает, нагорит нам по милую душу.
Вторая колея железнодорожных путей снята. На строительстве Дворца Советов в столице на берегу Москва-реки демонтированы металлические прогоны и колонны, уже подымавшиеся перед войной до пятого этажа. Стране не хватало железа…
Утром получили радиограмму: «четвёртому срочно… явиться…» и пока можно было видеть их – моих друзей – между белыми стволами берёз, они прощально махали руками…
С моими друзьями-однополчанами донбассовцем Фёдором Зайцевым, одесситом Николаем Жилкиным, москвичами Михаилом Котовым и Иваном Притыкиным встретиться мне не было суждено. Один за другим они героически погибли при выполнении специальных заданий в тылу врага. Они погибли за нашу Советскую Родину, за светлую жизнь далёких и неведомых им потомков.
Транзит через Москву
Часа через два после удачной посадки на ступеньки тамбура попутного товарняка я очутился в Москве. Народу на улицах стало больше, патрулей меньше. Благополучно, без задержек пришёл в штаб бригады. В коридоре столкнулся со знакомым писарем. В прошлом году он мне очень помог.
Вызывает тогда меня командир роты капитан Рунько и, улыбаясь – он и наряд «вне очереди» давал, улыбаясь – спрашивает:
– Вы на третий курс института перешли?
Ну, думаю, пропал я, неужели вышел приказ отправлять студентов на учёбу? Такая ситуация однажды была: еле выпутался от посылки в училище. Делать нечего, скрепя сердце сознаюсь:
– Так точно, товарищ капитан – и тут же быстро добавляю, – но я учиться больше не хочу.
– Прекрасно, – продолжает капитан, у него подтянутая спортивная фигура, мы смотрим глаза в глаза, только я не улыбаюсь. – Назначаю вас ротным писарем! Возьмите у старшины списки личного состава и другие сведения и в шестнадцать ноль-ноль принесёте мне готовую ведомость боевого обеспечения роты! – он протягивает руку с часами мне под нос – сейчас тринадцать!
Капитан или не заметил мой отвисший до пояса подбородок, как у статуй острова Пасхи, или был чёрствым служакой. Меня не смущало то, что за короткое время надо составить какую-то там ведомость. У меня перед глазами замаячила фигура нашего бывшего ротного
В шестнадцать часов ноль три минуты капитан с обычной вежливой корректностью выгнал меня переписывать ведомость. Обижаться на это нельзя. Мои робкие оправдания, что я испортил почерк скорописной записью лекций в институте, на него не подействовали.
В каптёрке, где вместе со старшиной роты положено помещаться и писарю, мне пришла в голову блестящая мысль. Скажу-ка моему приятелю бывшему учителю русского языка в Казани, что командир приказал ему срочно переписать для высшего началь¬ства ведомость и по возможности чётче и красивее.
Через полчаса капитан бегло посмотрел на новые листы ведомости и остался весьма доволен.
– Полный порядок, оказывается умеете работать, – сказал он улыбаясь и вставая, –на первый случай за ранее допущенную небрежность делаю вам замечание.
ЭТО весьма подходящий момент для ретирады. Два взыскания подряд не даст. Дальше всё осложнится и станет намного страшнее.
– Товарищ капитан! – взмолился я, глядя на него невинными глазами бравого солдата Швейка, – это не я писал, это боец из второго взвода Шарыпов. Он стоит за дверью. Проверьте его почерк – добавил я несколько заикаясь от волнения.
Шарыпов каллиграфически вывел продиктованную ему замысловатую фразу без единой ошибки и помарки. Моя должность писаря продолжалась три часа тридцать девять минут.
Товарищи, прослышав про эту историю, долго смеялись и говорили, что за такую взаимовыручку я обязан угощать Шарыпова, когда он только этого пожелает, Шарыпов был другого мнения, правда, у него были маленькие дети.
И вот он предо мною. На погонах у него лычки – штабная работа тоже ценится – он немного располнел и служит в штабе бригады. Но ничуть не зазнался, обнял меня, как родного брата. С его помощью через считанные минуты все нужные документы лежали у меня в кармане. У подъезда ждала лично мне предоставленная полуторка.
На одном из складов бригады, на проезде имени Героя лётчика Анатолия Серова – все мальчишки им восторгались – получил парашют и на том же грузовичке прибыл ещё на одну «точку».
Двухэтажный старинный особняк из красного кир¬пича с остроконечной крышей в готическом стиле, за высокой оградой и ветвями деревьев с Гоголевского бульвара почти не проглядывался. После длительного стука в дверь кулаком и ногой открылось в калитке окошко и часовой внимательно оглядел меня с головы до ног. Тщательно несколько раз прочитал сопроводительную. Наконец «сезам» открылся, и я проник во двор.
Никто чужой не мог и предположить, что в этом домике на втором этаже, на сдвинутых бильярдных столах с зелёным сукном, укладываются парашюты и собираются в путь «идущие впереди фронта».
Известный до войны мастер парашютного спорта внимательно наблюдает, как мы укладываем парашют. По инструкции укладка производится вдвоём, мы помогаем друг другу. Главное, правильно сложить стропы, а то парашют захлестнётся ими, и прощай молодость, впрочем, остальное тоже надо уложить абсолютно правильно.