Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора
Шрифт:
— Ну ладно, хватит врать. Где находится явка, на которой укрылись остальные люди из Сан-Мигеля?
— Я не знаю.
— Отведите ее в другую комнату, — распорядился лейтенант Хосе Антонио Кастильо.
— Вставай, — приказали мне.
Я попробовала подняться, но не смогла. Один из полицейских грубо схватил меня за руку, приговаривая:
— Давай вставай, кончай ломаться… Как убивать наших, так смелости хватает. Поднимайся, сука.
Стоящий там другой полицейский подошел ко мне и, щупая мои ноги, заметил:
— Если у нее такие накачанные ноги, пусть встает. — И обращаясь ко мне: —
Я снова попыталась встать, но не смогла. Тогда, подхватив под руки, они подняли меня и оттащили в другую комнату. Там бросили на пол и принесли какой-то металлический предмет, который сильно громыхнул, когда его поставили на пол. Один из полицейских распорядился:
— Прицепите одну руку.
Меня взяли за руки и, освободив одну, прицепили другую к этому очень холодному металлическому предмету. Затем еще сильнее сжали наручники на ногах, и я осталась лежать на холодном полу, с завязанными глазами, скованными ногами и рукой, прицепленной к предмету, о котором я говорила. Мне казалось, что это — черное железное ядро из тех, к которым цепями приковывали заключенных, дабы они не смогли убежать. Итак, я оставалась в неведении относительно того, какая же новая пытка мне была уготована.
— Проверьте хорошенько наручники на ней.
— Ты, девка, не пытайся их снять, а то они сожмут еще сильнее. — Это полицейский, выполняя распоряжение, нагнулся, чтобы проверить наручники на ногах, так же, как и на руке, прикованной к «предмету».
— Не давайте ей двигаться. Если будет трепыхаться, вломите ей хорошенько.
После этого, к моему удивлению, почти все вышли — в комнате остался один человек, да и тот покинул ее минутой позже. Вопреки моим опасениям никто не возвращался.
Прошло более семи часов с того момента, как меня доставили в Национальную гвардию. Поначалу я считала, что кто-то за мной следит, и поэтому боялась даже шелохнуться, но, как оказалось, в комнате никого не было. Лишь потом открылась дверь и вошли несколько человек. Послышались голоса:
— Значит, сегодня доставили вот эту?
— Да, взяли в Сан-Мигеле.
— Надо проверять ее по крайней мере каждые полчаса. Кто сейчас дежурит?
— Я, мой лейтенант.
— Ты должен подниматься сюда как можно чаще. Утром я подойду к шести часам, чтобы продолжить допрос. — После этого они вышли.
Здесь, уже в отсутствие своих мучителей, я смогла более обстоятельно поразмыслить над тем, что означало мое похищение, какие вопросы безопасности придется решать партии, а также что из информации, вырванной у других схваченных товарищей, отвечало действительности.
Это меня сильно тревожило, ибо те, кто остался на свободе, не знали точно, до какой степени была информирована специальная полиция, и некоторые из них, считая себя вне всяких подозрений, продолжали действовать, не приняв мер безопасности, хотя обстановка требовала этого.
О чем только я не передумала! О моем похищении по крайней мере один товарищ уже, очевидно, догадался и наверняка начал действовать. Кого бы он смог предупредить? Кто из наших мог бы пойти к нему и спросить, видел ли он меня? И вообще, где они могли бы находиться в эти ночные
Мои размышления были прерваны звуком шагов. Я услышала, как кто-то, будто сумасшедший, взбежал по лестнице, резонировавшей так, словно она была деревянной, затем донеслись торопливые шаги и скрип ключа, открывающего дверь: я ощутила вблизи присутствие палачей. Несколько раз они приближались, трогали меня ногами или нагибались, чтобы пощупать и выдать очередную скабрезность. То, что я была без одежды, вызывало во мне ощущение еще большей беспомощности и беззащитности, большей доступности для любого злоупотребления. Всякий раз, когда дверь открывалась, я ждала, что они приступят к физическим пыткам, очередному допросу или просто насилию надо мной. Итак, я приготовилась к худшему; ведь для них такое истязание женщин было первостепенным делом. Но пока что они заходили несколько раз только проверить меня.
На рассвете явились двое, Войдя в комнату, один из них сказал:
— Эту сучку надо трахнуть. Нельзя упускать возможность.
— Брось, я ведь на дежурстве.
— Подержи-ка ее, и чтоб не кричала.
— Кончай ты, скоро нам уже сдавать дежурство, и должен прийти сержант.
— Давай быстрее, помоги же мне.
И, наклонившись, он схватил меня за ноги и хотел их развести. Несмотря на то, что одна нога от побоев у меня сильно болела, я напряглась и не давала ему сделать это. Убедившись в тщетности своих попыток, он устроился на мне и принялся щупать мое тело. Вот тут-то я и начала брыкаться и кричать. Он зажал мне рот, но одной рукой уже не мог сделать многого. Тогда он обратился к другому:
— Да что ты стоишь как баран, помоги, потом ее трахнешь и ты.
Послышались шаги — кто-то приближался к комнате. Второй полицейский сделал знак первому:
— Ч-ш-ш. Сюда идет сержант.
Первый вскочил на ноги, отвесив мне увесистый удар по лицу, и зло процедил:
— Тебе повезло, сука.
— Что вы здесь делаете? — спросил вошедший.
— Пришли проверить ее наручники.
— Оставьте ее. Сейчас придут ее допрашивать. Пошли.
Все вышли. Итак, я избежала насилия в эту первую ночь.
В случае с женщиной половое злоупотребление, постоянные разговоры об изнасиловании и т. д. являются одним из самых сильных элементов давления с целью деморализации, которые репрессивные органы имеют в своем арсенале. Даже просто ощущение того, как руки убийц трогают твое тело, вызывает отвращение и одновременно страх; даже при мысли о том, что самое страшное может случиться, все представляется диким и ужасным.
В отношении как мужчин, так и женщин они пытаются таким вот способом сместить рамки в отношении таких понятий, как достоинство, честь, порядочность. В данном смысле это больше чем пытка, ибо целью здесь является не только нанесение физической боли, но и деморализация, которая не будет восстановлена никогда.