Мы вдвоем

Нир Эльханан

Йонатан тогда оканчивал восьмой класс средней ешивы и должен был вот-вот перейти в старшее отделение. Он был взволнован, гадал, удастся ли найти подходящих хаврутот, каковы будут углубленные занятия с главой ешивы, понравятся ли ему уроки веры, с кем он разделит комнату и найдется ли там место для тяжелого груза, который он нес вместе с семьей. Теперь он вспоминал, как начался первый год, и его утянуло с берегов праздного веселья средней ешивы на глубину моря Талмуда в ешиве совмещенной^[68], и как он стыдился с кем-либо говорить о снедающем его брата сумасшествии. В те дни они учили трактат «Бава кама», и, лишь добравшись до восьмой главы, где говорится, что безумие — самая

постыдная ступень в перечне человеческих позоров, он почувствовал себя тем самым сумасшедшим, упорно скрывающим ото всех свое помешательство всеми силами прячущим от мира незаконного ребенка, что растет внутри, уже начинает двигаться и ворочаться. Он снова и снова репетировал, как признается во всем своему хавруте Яиру Равиви. «Да вот мой брат — сумасшедший», — скажет он будто между прочим, придав голосу усталый, неспешный тон, как в последних предложениях субботней шахарит, безмерно растянутых пожилым кантором. Постепенно он набрался смелости задаться вопросом: а что, если и я? Ведь нет сомнения, что это втайне передается по загадочной и непонятной штуке под названием «гены».

В один из четвергов посреди зимнего семестра первого года обучения Мика явился в ешиву в разгаре приступа. Он не предупредил о приезде и не стал здороваться с Йонатаном, а немедленно разместился у боковой полки с Танахами и стал писать на форзацах «король Мика Первый». Не привлекая внимания, без лишнего шума украшал Танах за Танахом своим новым девизом, выведенным красными каракулями. Свое новое звание вписал и во все труды рава Кука. Поначалу никто этого не заметил, лишь через несколько часов, вечером, Йонатан в бейт мидраше^[69] обратил внимание на двух учеников-старшеклассников, которые стояли с раскрытыми книгами и смущенно хихикали. Заметив, что они искоса поглядывают на него, он подошел, взглянул на книги и сразу узнал необычный крупный почерк брата, который всегда был таким уверенным, в отличие от тоненьких, несмелых почерков Йонатана и Идо. Не было сомнений: им известно, что Мика имеет отношение к нему.

В ту ночь он почти не спал, в пять утра ринулся в бейт мидраш, в жуткой тьме нажал на выключатель, десятки ламп дневного света устало замигали и засветились белым, и он затолкал все книги Танаха в свой огромный восьмидесятипятилитровый рюкзак и даже не стал дожидаться утренней молитвы в ешиве, а помолился один с первыми лучами рассвета и немедля помчался на маленькую автобусную станцию, где сел на первый автобус до Беэр-Шевы.

В воскресенье он вернулся в ешиву, при нем были новые Танахи, которые он купил в большом магазине религиозной литературы на автовокзале. Танахи «короля Мики» он сложил в генизу^[70] возле «Штиблах» в Катамоне, а страницы-улики с Микиным почерком выдрал и разорвал на мелкие кусочки.

— А родителям ты об этом рассказал? — осторожно спросила Алиса, которая почувствовала к нему большую близость после этого откровенного признания.

— Нет, что ты, — ответил он, отводя глаза к морю. — Они и так почти не в себе от этой истории. Ты единственная знаешь, — подмигнул он, словно сумев внезапно обнаружить в постыдной истории комический оборот.

Алиса не сдавалась. Она была полна решимости обсудить тему обстоятельно, будто для отчета ей оставалось выяснить несколько мелочей, и уж тогда картина полностью сложится.

— Скажи, а что он делал, когда все ушли в армию? — полюбопытствовала она.

— Ты в самом деле хочешь знать? — попытался увернуться он. Алиса кивнула. — Ладно, но когда наскучит, прерви меня.

Покорно пожав плечами, он рассказал ей об обычном вечере во время летних каникул между первым и вторым годом учебы. Сидя в своей комнате, он услышал дома шум и вышел посмотреть: родители и старшая сестра Ноа сидели с Микой в просторной гостиной, откуда открывался вид на изгибы темных холмов под Беэротом, спускающихся к Мертвому морю. Ноа специально приехала из деревни, привезла свое противное «здоровое»

печенье, и они втроем с пылом и усердием пытались объяснить Мике, почему служба в армии не пойдет ему на пользу. Они были убеждены, что Мику надо беречь как хрустального, хотя физически он был здоровее их всех. Армия была готова попробовать занять его добровольцем в тылу, но призывать в боевые части «Голани» отказывалась наотрез. Тут Йонатан взглянул на Алису и увидел, что на ее лице написан живейший интерес и полностью отсутствует беспокойство в связи с поздним часом.

Отец посоветовал Мике пройти альтернативную службу, что прозвучало как читаемая с листа врачебная рекомендация. Он сказал, что в наши дни существует множество организаций альтернативной службы для парней, которые будут рады помочь. Права, которые они дают, — те же, что у выпускника боевых частей, да и вообще — кто сказал, что можно внести вклад только одним путем? У Бога множество путей, привел он афоризм мудрецов, тем самым превысив свой словесный лимит, и немедленно снова спрятался за непробиваемой стеной молчания.

После слов отца наступила пауза, Мика всхлипнул, утер слезу пальцем и, успокоившись, спросил: «Но кому я буду нужен, если не отслужу в армии? Кто меня полюбит?» — «Ты найдешь ту, что полюбит тебя и твое огромное сердце, — утешила его Ноа от имени всех женщин. — Она увидит твои замечательные черты характера, твою бесконечную щедрость, а не твою армию и не ранг, не все эти бесполезные внешние качества. Поверь, армия — в самом деле ерунда. Никому не нужные игры эго». — Она горячо обняла его, а за ней и отец, только быстро и неуверенно, обнял Мику.

— Это был единственный раз на моей памяти, когда папа кого-то обнял, — признался Йонатан Алисе, ненадолго отвлекшись от Мики. — Даже в канун субботы, во время благословения детей перед кидушем, труд обнимать нас он оставлял маме, а сам убегал принести вино и капнуть в него воды по хасидскому обычаю, принятому у них в семье, — лишь бы никого не обнимать.

Йонатан вновь украдкой глянул на Алису — на сей раз она намеренно избегала его глаз. Он был убежден, что она задается лишь одним вопросом: помешательство Мики и близкое к аутизму отчуждение Эммануэля — генетические ли они?

Но если он сейчас не избавится от этого груза, не переложит на нее все эти тяжести, окружающие его жизнь и угрожающие повергнуть его, то когда же? Да и какой смысл продолжать скрывать лицо под маской и встречаться с ней, если ему придется играть перед ней роль красавца и храбреца, успешного человека, одного из тех, у кого все получается, чья улыбчивая семья будто вырезана из рекламной брошюры о новостройках для религиозных общин. Он рассказал об альтернативной службе, которую Мика проходил в центре «Мория» в Бней-Браке, что-то вроде клуба для детей из распавшихся семей. Не скрыл от нее ни гигантских трат брата, ни даже того случая, когда Мика зашел в книжный магазин на первом этаже иерусалимского автовокзала, приобрел книгу «Вечный оптимизм» Лени Равица в пятидесяти трех экземплярах, затем встал у входа в автовокзал и принялся раздавать их каждому, кто казался ему грустным. Шепотом Йонатан поведал ей о мнимой разумности, приходящей к Мике с приемом лекарств, вызывающей у него ощущение, что он — как все, что он может отлично справиться и без «химических таблеток», и эта мысль влечет за собой прекращение их регулярного употребления и новую волну сумасшествия.

— И как же ты так живешь, Йонатан? — спросила Алиса, и черты ее лица стали тоньше и нежнее.

Ему хотелось, чтобы она спросила еще раз. Иногда один простой вопрос значимее любых горячих слов любви. Зелеными глазами, медленной, пронзительной мелодией в полутьме молитвы «Коль нидрей»^[71] пусть спросит: «И как же ты живешь, Йонатан, как ты с этим живешь?» Но она молчала, ожидая от него ответа. Несмотря на ее молчание, он не испугался. Наоборот. Ему казалось, что в это мгновение в ней утверждается судьбоносная решимость, которая передается и ему.