Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Отец Каллио уехал в Америку, когда мальчику было всего полтора года, и вскоре там его насмерть придавила сосна. Мать с тремя малыми ребятами осталась батрачкой.
И Каллио, узнав про подводные лодки, не поехал в Америку, а пошел на север Финляндии рубить леса акционерного общества «Кеми». Он уходил сегодня, и оставить такое событие без вечеринки было невозможно.
Уже откладывали девушки для вечеринки кто кусок масла, кто муку, а кто и курицу; уже таинственно пощелкивал пальцами у горла долговязый Лейно, давая
— Старик хвастался, что ты у него хороший работник. Попытай, может быть, он тебе уступит.
Олави пошел. Он вошел в избу. Старик читал у окна библию. Олави смахнул снег со своих кеньг [2] , подошел к старику, сел напротив. Старик продолжал сосредоточенно читать.
Олави медленно стал набивать трубку. Торопиться было некуда. Субботний день кончался за деревней в голубом снегу. И так Олави сидел, пока совсем не стемнело. Старик оторвал от библии утомленные глаза и сказал:
2
Кеньги — высокие сапоги с мягкой подошвой и загнутыми носками для крепления лыж.
— Засвети лампу. — И, вздохнув, прибавил: — Война всегда была. — И еще, помолчав: — Мы живем в лесу.
Тогда Олави встал, но не пошел зажигать свет, а сказал:
— Отец, завтра у ребят гулянье. Дай им гармонь, они не испортят.
Условия старика были неизменны.
— Шесть марок не так много для тех, у кого есть время гулять, а гармонь мне тоже нелегко далась.
Тогда Олави подошел ближе к старику и медленно, тихо спросил:
— Ты говорил, что я хороший работник?
— Да, на тебя я не жаловался.
— Отдай мне твою третью дочь.
Они оба замолчали. А Эльвира стояла на пороге и про себя тихо-тихо, чуть шевеля губами, молилась.
Помолчав минут пять, старик начал смеяться, и смеялся он все громче и громче, и чем веселее смеялся старик, тем мрачнее становился Олави, и, наконец, он в сердцах повернулся и вышел из горницы.
Парни достали нужное количество марок, и Олави принес гармонь в избу, где собиралось гулянье.
Веселились отменно: водили хороводы, выбирали себе милых по сердцу, пели песни, которые пастор петь не велит, пили барду, которую ленсман варить не велит.
Всем было весело.
Потом пошли по улице и стучали в окошки к тем девушкам, которых не пустили на гулянку, и горланили песни.
В одной избе открылось окошко, девушка крикнула: — Матти, иди сюда!
Матти вошел в дом и был там одну, две, три минуты…
— Что бы он мог там делать?
Парням стало завидно, и они, смеясь, вытащили из дома Матти за ворот.
Снова заиграл на гармони Лейно, и снова начались танцы, и
— Ребята, неужели простим мы жадность старику, пожалевшему гармонь?
— Конечно, нет, — отозвался Каллио. — Разорвем ее!
— Кто же разрывать будет? Нам с ним в одной деревне жить. Вот Олави ему совсем чужой.
— Да, я ему совсем чужой, — сказал Олави, и темные его глаза засияли.
И тут только в первый раз заметила Эльвира, какие черные глаза у Олави. Ему бы полагались такие же голубые или серые глаза, как у всех ребят.
— Да, я ему совсем чужой, — повторил Олави и выхватил гармонь у Лейно.
Он с размаху, но без всякой злобы ударил гармонью об стол. Гармонист Лейно отшатнулся.
— Молодец! — крикнул кто-то из ребят, и все замолчали.
Тогда Олави вытащил свой замечательный финский нож и стал спокойно обрезать клапан за клапаном. Гармонь тяжело вздыхала под острым ножом.
Парни как зачарованные ловили предсмертные всхлипы гармони.
— Кончено, — остановился Олави. Тень его качнулась по потолку, и все зашумели, заговорили. Олави залпом выпил стакан холодного молока.
— Кто же возьмется отнести старику гармонь? — испуганно спросил Лейно.
— Нечего нести. К свиньям бросить — и все, — не унимался Каллио.
— Эльвира здесь, пусть и несет инструмент домой к своему отцу!
И все обернулись к Эльвире.
Она стояла на пороге, собираясь уйти, губы ее дрожали.
— Он меня прибьет, — плачущим голосом сказала девушка.
И тогда вышел вперед Олави, взял растерзанную гармонь и весело сказал:
— Я отнесу.
Вся компания высыпала за ним на морозную улицу.
По неровному льду реки бежала лунная дорога. Подошли к дому старика. Белые наличники при луне казались еще белее, и ребятам было немного страшно, но очень весело. Все парни попрятались в канаве у дороги.
Олави подошел к дому и, скользя по обледеневшим ступенькам, стал взбираться на крыльцо. Он взялся за дверное кольцо и стукнул. Спросонья залаяла в доме собака, затем кряхтящий голос заворчал:
— Тоже женихи! До утра гульба, а на работу — спина ломит.
И дверь распахнулась. Старик сегодня открыл дверь сам.
— Я принес тебе гармонь, — громко, чтобы слышали в канаве и за плетнями, сказал Олави.
— Ну ладно, положи ее на место и иди спать.
— Я ее испортил, — еще громче сказал Олави.
— Зачем? — удивленно и недоверчиво протянул хозяин.
— Чтобы ты на ней не наживался! — почти закричал Олави. Голос его задрожал, он швырнул гармонь в сени.
Хозяин поднял руку и прошипел:
— Берегись!..
— Берегись сам, — ответил Олави. Зашел в сени и, взяв оттуда свой топор и пилу, вышел на крыльцо.