Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Изредка проезжали сани с ранеными, и это были белые.
16 февраля 1918 года Эльвира с Олави сидели у себя дома и пили кофе. Вошли трое парней, и один из них закричал:
— Кто здесь Олави?
— Я. В чем дело?
— Идем с нами.
— Дайте кофе допить.
— Никаких кофе!
И они забрали Олави с собой.
Когда все ушли, Эльвира достала из ящика стола маузер и три пачки патронов, завернула в промасленные тряпки и, поглядев в окно, чтобы убедиться в том, что никто за ней не следит, вышла во двор, спрятала в поленнице среди дров свой сверток и вернулась к ребенку. Когда парни вернулись через полтора часа, чтобы произвести обыск, Эльвира доила
— Сознавайся, где оружие?
Она сказала:
— Я не знаю.
Он стал щелкать затвором, и она снова сказала: — Я не знаю.
Тогда другой подошел к шкафчику, где Эльвира в горшочках готовила простоквашу, — все четыре полки были уставлены этими горшочками. Парень подозвал Эльвиру и заставил открывать горшочки, и она открывала и подавала, а лахтари швыряли их на пол. Они перебили сорок горшочков и ушли.
А Эльвира собрала завтрак Олави и пошла в Народный дом, где находились белые. У крыльца стояли еще три женщины с узелками. Их не пропускали на свидание и не брали передачи. Они стояли так несколько часов, совсем замерзли и пошли по домам.
Эльвире было обидно и очень хотелось плакать, а Хелли еще ничего не понимала.
Четыре месяца находился Олави в селе под арестом, и ни разу за это время не могла его увидеть Эльвира, ни одной записки лахтари не передавали ему.
Приходила ее мать и говорила:
— Посмотри, на кого ты стала похожа, а какой была!
Но Эльвира молчала. Тогда старуха снова принималась за свое и говорила.
— Пожалей хотя бы девочку. — И потом, подозрительно оглядывая набухающий живот дочки, снова говорила: — Иди к старику, он тебя примет.
Эльвира продолжала молчать.
Старуха снова пропадала на недели. Эльвира кое-как перебивалась. Один раз зашел к ней совсем молодой парнишка, белобрысый и остролицый, положил на стол сто марок и сказал:
— Это тебе от товарищей. — И, уходя, добавил: — Не забудь, завтра утром их отправляют в город на допрос и расправу.
Эльвира не могла заснуть всю ночь и рано утром вышла к реке. Там уже собрались люди. Жены и дети, братья, отцы, матери и сестры арестованных стояли на берегу — их к барже не подпускали, — и Эльвира чувствовала себя очень одинокой. Арестованных повели из Народного дома под конвоем на баржу. Они поднимались по трапу, и наручники их глухо звенели. И тогда поднялся вой. Потом буксир загудел. Хелли испугалась гудка и заплакала. Эльвира стала ее утешать. Баржа заскрипела и отошла. У бортов стояли в наручниках арестанты и смотрели на провожающих. И снова Эльвира увидела в толпе вчерашнего парня. Он сказал ей:
— Так по дороге они всюду будут брать на баржу арестованных.
И она спросила:
— Как тебя зовут?
— Сунила, — ответил парень и пропал в толпе.
Через две недели Эльвира получила записку от мужа: он жив и здоров, чего и ей желает, и проживает в тюрьме в Куопио; там он копал могилы для убитых и умерших в госпитале белогвардейцев, — это было его единственным утешением.
Ей было очень трудно жить, она не справлялась со своим крохотным хозяйством и одной коровой; и никто ее не хотел брать в батрачки.
Прошло немного времени, и она родила вторую дочь; назвала ее Нанни. Она писала письмо за письмом в тюрьму, но весточек ее не пропускали. Мать уговаривала ее возвратиться к отцу, но Эльвира ответила,
Соседка сказала ей, что губернатор — или как его там называют — может отпустить Олави домой вспахать и засеять поле, потому что чем меньше нищих, тем спокойнее властям, и такие случаи уже бывали в соседних деревнях.
Эльвира с грудной Нанни на руках (Хелли она оставила у соседей) вместе с этой женщиной, которая тоже хлопотала о своем арестованном муже, отправилась в Каяна, где содержался Олави. Из дому они выехали на лодке по течению реки, а потом плыли по озеру — им помог перебраться через озеро веселый и разговорчивый лесоруб. Лед только проходил, было свежо. Парень торопился на сплав, но все-таки помог женщинам. Эльвиру он называл нейти [5] , и только когда она, отворачиваясь от него, кормила Нанни, он вежливо обращался к ней — роува [6] .
5
Нейти — барышня, девушка.
6
Роува — госпожа, женщина.
Они сошли с лодки и спрятали ее в лесу. Земля была еще влажная, сырая. Парень отправился на север.
Женщины пошли дальше пешком. Изредка их подсаживали на телегу крестьяне. Потом они сели на пароходик и через два дня прибыли в город.
Написав прошение, они обе пошли к управителю. У самого порога забилось сердце у Эльвиры, и ей стало противно просить начальника. Она подумала: «Когда окончится эта собачья жизнь?» — и не пошла с прошением к начальнику. Тогда другая женщина, которая приехала с ней, взяла у нее бумагу и крошечную Нанни, уже научившуюся улыбаться, и пошла одна к начальнику.
Начальник прочитал прошение, посмотрел на женщину и, сняв с переносицы запотевшее пенсне, несколько раз бессмысленно щелкнул пальцами перед самым носом у Нанни. Девочка, увидев чужого человека, заплакала. Тогда начальник разозлился, накричал на женщину и выгнал ее из кабинета.
Через несколько минут к ним вышел стражник и сказал, что начальник приказал им немедленно уезжать домой и что дело их он разрешит как следует.
Они вернулись домой той же дорогой.
Через несколько дней стражник привел Олави.
Олави очень исхудал, и глаза его стали еще темнее.
Когда Эльвира, увидев его, бросилась бегом с крыльца навстречу, стражник спокойно ее отстранил и сказал:
— Олави разрешено работать у себя в поле при одном условии: он не имеет права произнести ни одного слова и подходить к нему строго воспрещается. От тебя зависит, будет ли он работать или я сейчас его уведу.
И печальные глаза Олави (а как он старался глядеть беззаботно!) подтвердили, что стражник говорил правду.
И тут началось новое испытание Эльвиры.
Соседи охотно уступили и лошадь и плуг, и Эльвира сидела у раскрытого окна, выходившего прямо в поле, и держала Нанни на руках, чтобы Олави было видно дочку, которая родилась в его отсутствие.
Стражник не позволял Олави оглядываться: надо скорее вспахать землю. Высокая фигура Олави склонялась над тяжелым плугом, он спотыкался.
Эльвира сидела у окна и смотрела, как пашет ее муж и как стоит с винтовкой на ремне равнодушный конвоир.
В сумерки Олави и мужа соседки увели в каморку Народного дома, где теперь уже никаких собраний и митингов не происходило, изредка лишь бывали танцы.