Мы вместе были в бою

Смолич Юрий Корнеевич

— Верно, — подтвердил Стахурский, удивляясь памяти секретаря, с которым встречался всего лишь два-три раза до войны.

Секретарь вынул из ящика стола папку.

— Погоди, погоди, — произнес он нараспев, быстро перебирая пальцами бумаги. Он вынул одну и прочитал, с торжественной улыбкой поглядывая на Стахурского из-за бумаги после каждой фамилии: — Стахурский, Воловик, Новиков, Крептюков, Петрусенко, Верно?

— Это, — сказал Стахурский, — список аспирантов профессора Карпинского.

— Верно! — констатировал секретарь. —

По кафедре строительных конструкций у нашего замечательного профессора Карпинского. Товарищ Варварченко, — обратился он к помощнице в соседнюю комнату, — вы проверили сведения насчет Петрусенко и Новикова?

Девушка вошла и ответила:

— Проверила. Точно.

Секретарь помрачнел.

— Вот видишь, какое дело, товарищ Стахурский: товарищи Новиков, Петрусенко и Крептюков пали смертью храбрых. — Он тоскливо взглянул в окно поверх головы Стахурского. Ежедневно приходили сведения про павших за годы войны. — Эх, сколько прекрасных людей погибло из-за этих проклятых фашистов! — Он помолчал. — Придется нам самим стать на их место в строю и готовить как можно скорее новое поколение. — Он строго посмотрел на Стахурского. — Воловик во время эвакуации работала на Урале, а теперь восстанавливает Донбасс. Видишь, какие дела, дорогой товарищ Стахурский!

— Да, — сказал Стахурский, не зная, к чему клонит секретарь.

— А ты когда демобилизовался?

— Неделю назад.

— Когда прибыл?

— Вчера вечером.

Секретарь задумался, глядя в окно. Там, за окном, стоял ясный, весь залитый лучами ласкового сентябрьского солнца золотой осенний день… Верхушки деревьев в Ботаническом саду были тронуты первой легкой желтизной.

— Так вот, товарищ Стахурский, — сказал секретарь, — по закону тебе полагается месяц-полтора отдохнуть…

— Нет, — сказал Стахурский, — я отдыхать не буду. Я решил сразу приступать к работе.

Секретарь перевел взгляд с золотых крон Ботанического сада на Стахурского.

— Напрасно, отдохнуть тебе нужно, — сказал он, взглянув на золотые и красные нашивки за ранения на груди Стахурского. — Работы, имей в виду, будет у тебя прорва, выше головы.

— Знаю. Но я уже принял решение. И я уже, собственно, получил назначение.

— Что? На какую работу? Когда ты успел?

— Я прямо из наркомата.

— Значит, уже успел побывать у Карпинского. Будешь строить дома?

— А разве не надо восстанавливать жилой фонд?

— Надо…

— Ну?

— Вот и ну… Ты построишь дом, два, три, десять, а кто построит еще тысячу, нет — десять тысяч таких домов? Ты какой проект защищал по окончании института?

— Многоэтажного жилого дома.

— А в аспирантуре над чем работал?

— Над строительными конструкциями.

— Ага!

— Я ничего не понимаю, — сердито сказал Стахурский. — И потом я уже дал слово Карпинскому.

— На Карпинского есть горком! — тоже сердито возразил секретарь, словно собирался растерзать

доброго старого профессора. — Карпинского я беру на себя, это не твоя печаль. А ты вот что скажи: для чего тебя партия и государство три года учили в аспирантуре?

— Но ведь сейчас вопрос стоит не о научной работе, а о строительстве, — возразил Стахурский, — и сейчас такое время…

— Сейчас такое время, — перебил его секретарь, — что каждый коммунист, перед тем как выбрать себе место в работе по восстановлению и строительству, должен прийти в партию и спросить ее мнение на этот счет. Это тебе понятно?

— Вполне, — согласился Стахурский.

Секретарь вдруг переменил тон и заговорил спокойно и обстоятельно:

— Вот что надо понять, Стахурский: что с того, что ты пришел на строительство один, когда партии нужно, чтоб ты пришел на строительство сам-тысяча? Партии нужно, чтобы ты, квалифицированный знаток строительного дела, воспитанный партией и государством, привел с собой на строительство тысячу инженеров-строителей.

— Где ж я их возьму? — искренне удивился Стахурский.

— А где возьмут их партия и правительство?

Секретарь вопросительно взглянул на Стахурского, и некоторое время они молча и пристально смотрели друг на друга, словно решая этот вопрос: где?

Потом секретарь сказал:

— А разве партия — это не ты? — Он весело усмехнулся. — Вот ты и подготовишь тысячу инженеров. Зря, что ли, государство тратило средства на твою аспирантуру? Пришло время вернуть долг.

— Аспирантура, — сказал Стахурский, уже понимавший, куда клонит секретарь, — это научная работа. Мы изучали там типы конструкций и сопротивление материалов, стремясь создать новые типы и отыскать новые материалы, а ты хочешь, чтобы я…

— Верно, — перебил его секретарь, — только не я этого хочу, а этого требует от тебя партия. Ты пойдешь на научно-педагогическую работу. На педагогическую и совместишь ее с научной. А на восстановление пошлешь своих студентов-практикантов и проведешь при институте курсы десятников.

Стахурскому стало не по себе. Еще в юности, когда он выбирал себе профессию, то категорически отверг педагогическую деятельность. Когда оканчивал институт и возник вопрос о специализации, он решил: что угодно, только не преподавание. И пошел на научную работу. И вдруг сейчас, после войны, когда так нужны строители, он должен стать педагогом…

— Слушай, — умоляюще сказал Стахурский, — у меня никогда и мысли не было, чтобы стать педагогом…

— А ты когда-нибудь думал о том, чтобы носиться по Европе и наводить там мосты?

— Ну, это другое дело! Но я никогда не готовил себя к педагогической деятельности. Я никогда не собирался читать лекции, принимать зачеты или возиться с разными учебными пособиями.

— А к партизанской и подпольной работе ты готовился? А взрывать мосты и орудовать аммоналом и динамитом ты собирался?