Мы вместе были в бою
Шрифт:
Марию и Пахола утомил короткий, но изнурительный переход по горам и перевалам, так как им пришлось обойти шоссе и железную дорогу, по которым двигались немецкие части в направлении на Сваляву.
Пахол снял шляпу — лоб его был усеян росинками пота — и подставил лицо легкому ветерку с низины.
Он побледнел от усталости и волнения: вот и Мукачев, цель его мечтаний, пять лет не виденный родной край. Сколько раз до войны он ходил по этим склонам и вот так останавливался полюбоваться пейзажем. Но это было так давно, что казалось вымыслом
Мария тоже сняла платок, обмахнулась и снова повязала его старательно двумя узелками, как местные горянки. Она глубоко вдыхала опьяняющий воздух гор и стояла, закрыв глаза, вбирая всем существом ласковую теплынь предвечернего часа, ароматы трав и нагретой солнцем каменистой земли, стрекотание кузнечиков и гудение лесных пчел. Это было такое приятное и радостное ощущение, что Мария не могла удержаться и засмеялась.
— Как хорошо! — сказала она. — Даже не верится, что сейчас война.
Пахол предупредительно подхватил:
— И, с вашего позволения, как хорошо, что это последняя война.
Мария раскрыла глаза и посмотрела на Пахола.
— Прошу прощения, — смутился он, — я снова неправильно выразился?
Он очень смущался, если коверкал слово или ударение или вставлял чешское слово.
— Нет, Ян, что касается языка, вы выразились правильно. Но для нас с вами это не последняя война.
Пахол недоумевающе взглянул на Марию:
— Прошу прощения, но я хотел бы позволить себе лишний раз спросить вас, так ли я понял: товарищ Мария думает — фашисты еще когда-нибудь затеют войну против нас?
— Ах, Ян, разве вы не понимаете, что пока мир поделен надвое, не может быть, чтобы реакция не попыталась опять напасть на революцию!
Пахол грустно вздохнул. Неуютен был мир, в котором он жил. Он молчал, задумчиво вглядываясь в очертания родного города: неужели правда, что он сейчас войдет в него и, может быть, увидит своих?
У них не было времени даже на то, чтобы присесть для короткого отдыха, и они позволили себе лишь постоять несколько минут.
С дороги, ведущей на Сваляву, донесся отдаленный грохот — шоссе отсюда не было видно, но они хорошо знали эти звуки: грохотали танки, идущие в глубь Карпат, к перевалам, на фронт. Гитлеровская танковая армия базировалась в Мукачеве.
Пахол неуверенно сказал:
— Теперь, когда наступление на фашистов пошло с двух фронтов, нет сомнения, что победят демократические страны… Для чего им снова затевать между собой войну?
Мария поглядела на Пахола серьезно, без улыбки:
— Вы, Ян, человек трудной жизни, вы год уже в отряде, столько говорили с товарищами, столько выслушали политинформаций и прочитали столько наших газет, а до сих пор не поняли, что и во всех странах буржуазной демократии тоже два мира — реакции и революции. Пока власть не будет в руках рабочих, капиталисты не поступятся своими интересами.
— Власть! —
— Но вы, кажется, больше всего натерпелись именно от безработицы?
Пахол пожал плечами:
— Это было в фашистской Венгрии, а я говорю про демократические страны.
— Разве вы не слышали о безработице в Америке и в Англии?
Пахол промолчал. Потом честно признал себя побежденным:
— Это верно. Безработицы не было только в вашей стране, где власть принадлежит не фабрикантам, а рабочим.
Мария чувствовала себя агитатором, который добросовестно излагает то, что ему кажется совсем простым. Так она чувствовала себя в тридцать восьмом году, перед выборами в Верховный Совет, когда комсомольская организация послала ее агитатором на избирательный участок. Она недавно сняла пионерский галстук, а слушателями ее были пенсионеры, старушки и старички. Но как давно это было — целых шесть лет прошло, и теперь она уже не смущалась. Не первый месяц шла она по землям Европы, где Октябрьской революции не было и где оставалось еще немало молодых людей с мировоззрением своих дедушек и бабушек.
— Идем! — спохватившись, воскликнула Мария. — Мы стоим тут, а нам еще засветло надо быть в Мукачеве. Нам с вами еще много придется говорить и про революцию и про демократию. Но сейчас наше задание — найти бензобазу вражеской армии, которая не пускает нашу армию через перевалы. Как нам лучше идти: прямо — полями или по шоссе?
Пахол посмотрел вниз на дорогу и на шоссе. Шоссе на Береговое отсюда нельзя было разглядеть, по Ужгородской дороге шло много машин, а на изгибе шоссе в сторону Свалявы виднелись две крошечные фигурки пешеходов. Дорога же под холмом, которую должны были пересечь Мария и Пахол, лежала совершенно пустынная.
— С вашего позволения, — сказал Пахол, — полем, вероятно, не так заметно. Но кто его знает! Они могут откуда-нибудь просматривать подступы к городу, и люди в поле вызовут подозрение. Конечно, должна быть застава, но документы у нас в порядке. Когда не прячешься, идешь прямо, вызываешь меньше подозрений…
Они еще минуту постояли в раздумье. За эти годы им много раз приходилось и пробираться крадучись и идти напрямик, в зависимости от обстоятельств, — единого правила не существовало. Обстановка в каждом отдельном случае подсказывала правильное решение.
Итак, по шоссе!
Они начали спускаться с холма. По склону петляли овечьи тропы, сначала еле заметные — только объеденные ветки кустов, потом примятая трава и, наконец, утоптанная тропинка. Она постепенно расширялась. Вскоре показался виноградник, а за ним — другой. Дальше простирались сады, но никаких строений среди них не видно было. Тропинка становилась все более отвесной, — Марии и Пахолу приходилось то и дело поддерживать друг друга, чтобы не сорваться.
Когда они уже приблизились к шоссе, Мария еще раз напомнила: