Мы вместе были в бою
Шрифт:
Пахол умолк. Молчала и Мария. Тревожная тишина царила на улицах города. Только порой доносился четкий шаг ночных патрулей. Под крыльцом не унимался сверчок.
Наконец Мария сказала:
— Дайте мне жестянку с табаком. И зажигалку… и спички…
Пахол машинально сунул в карман руку и подал Марии все, что она просила. Но тут же схватил ее за руку.
— Нет, — глухо сказал он, — отдайте… Я сейчас пойду жечь бензин!
Мария отстранила его руку.
— Отдайте! — почти выкрикнул Пахол. — Я выполню приказ. — Он снова схватил Марию за рукав.
— Пустите! — сказала Мария.
Пахол, задыхаясь, произнес:
— Вы
Мария молча отодвинулась от Пахола, сбросила сумку на землю и дрожащими пальцами принялась развязывать ее. Она вынула трут и сунула его за пазуху. Нет, она не могла положиться на Пахола: а вдруг он поколеблется в последнюю минуту?
— Не надо! — резко сказала она. — Я выполню задание, а вы уведомите наших.
— Товарищ Мария… — хрипло прошептал Пахол.
Мария прервала его:
— Как пройти по задворкам к цистернам?
— Товарищ Мария, разрешите мне…
— Приказываю вам ответить на мой вопрос!
— Налево по улице… Потом перебежать во двор напротив, а там по дворам, только придется еще раз пересечь улицу…
— А потом?
— Там уж можно дойти до самой Латорицы.
— Хорошо.
Мария направилась к калитке.
— Товарищ Мария! — крикнул Пахол. В его голосе звучали боль и мольба.
Мария шла не оборачиваясь. Вот и калитка. Она отворила ее и вышла на улицу. Луны не было, и при свете звезд видно было не дальше чем метров на двадцать.
Пахол тоже вышел на улицу.
— Товарищ Мария! Идите направо, в горы. Я сам сожгу бензин.
Мария перебежала на противоположную сторону улицы и сразу скрылась во дворе, затворив за собой калитку. В глубине двора она еще слышала шаги Пахола на мостовой.
Вскоре они затихли. Она была одна…
Где-то вдалеке проехала машина. Потом глухо прозвучал окрик, кого-то задержал патруль. Знакомая картина ночного оккупированного города: на улицах — вражеский патруль, в домах притаились жители, в садах и дворах ни души; люди боятся фашистских бандитов, а те — налета партизан.
Впереди на темном небе сверкали звезды, но небо тут начиналось очень высоко — горизонт закрывала цепь высоких гор.
«Берега… — вспомнила Мария. — Так здесь называют последний обрыв Карпатского хребта».
Марии казалось, что уже светает, когда она добралась, наконец, до знакомых мест вблизи пустыря. Но до рассвета было еще далеко, просто на открытом месте было светлее. Солнце здесь всходит поздно — из-за хребта, из-за берегов.
Мария крадучись вошла во двор одинокой усадебки. Какое счастье, что в Мукачеве мало дворовых собак!
Она быстро проскользнула к заднему забору. Это была невысокая каменная ограда, с колючей проволокой вверху. Укрывшись за выступом, Мария выглянула наружу. Она сразу увидела темные купы деревьев, под низко нависшими ветвями смутно поблескивали стальные туловища цистерн.
Мария прислушалась. Вокруг было тихо. Только изредка доносились неясные звуки, — то какое-то громыхание, то далекий рокот мотора или окрик патруля. Стояла чудесная, чуть прохладная августовская ночь.
Мария напрягла зрение. Где часовые? Стоят? Или ходят? По гитлеровскому уставу часовые, кажется, не имеют права стоять на месте. Но одно дело — устав, а другое —
Мария затаила дыхание, словно собиралась нырнуть в воду; в такой тишине даже собственное дыхание мешает прислушаться. Но начало шуметь в ушах, и это тоже мешало слушать. Очевидно, надо было подкрасться ближе, — отсюда Мария ничего не могла услышать.
Она вышла со двора, завернула за угол, на пустырь, и тут сразу легла. Сначала по выбитой гусеницами танков колее, потом по высохшему жесткому бурьяну Мария поползла по направлению к цистернам. Она передвигалась очень медленно, чтобы не зашуршал бурьян, не стукнул камешек, не хрустнула какая-нибудь веточка под ногой. Порой она останавливалась и прислушивалась. Иногда ей казалось, что от ее неосторожного движения возникал шум, и она на несколько минут замирала. Когда она добралась к канаве, пересекавшей пустырь по направлению к балке, в десяти метрах от цистерн, уже не было сомнения, что светает: над цепью гор появилось зеленоватое сияние, но то не всходил месяц, а там, в степи, за Карпатами, заря позолотила горизонт. На юге светает быстро. Может быть, через несколько минут вспыхнет заря и над Берегами, и тогда уже поздно будет думать о поджоге. И солнце осветит Марию среди редкого бурьяна на пустыре в каких-нибудь двадцати шагах от цистерн…
Мария уже чувствовала запах бензина. Цистерны были прямо перед ней. Вскочить, побежать, открыть кран, зажечь спичку — успеет ли она это сделать, пока ее не прошьет очередь из автомата? Сколько времени; надо часовому, чтобы очнуться от неожиданности и нажать гашетку? Три, пять, семь секунд? Сколько понадобится секунд, чтобы пробежать десять метров, открыть кран — и чиркнуть спичкой? Десять, пятнадцать, двадцать? А может, и целую минуту…
Вдруг Мария отчетливо расслышала людские голоса. Совсем близко — очевидно, в нескольких шагах от нее — лежали часовые. Возможно, они находились в тщательно замаскированных блиндажах — голоса доносились словно из-под земли.
— Карл! — сказал один.
— Герр лейтенант? — сразу откликнулся другой, немного дальше.
— Я пойду покурить. Ты не спи.
— Понятно, герр лейтенант.
Немного поодаль еще кто-то закашлял. Часовые лежали полукругом в двадцати метрах от цистерн, но и там они не решались курить, а уходили подальше, к усадебке.
Темная фигура поднялась в нескольких шагах от Марии и направилась к усадебке. Мария видела, как вспыхнул огонек зажигалки: лейтенант закурил.
Мария повернула голову и вся похолодела. Над горами стояло сияние, но уже не зеленоватое, а чуть желтоватое, словно янтарь. Долина еще тонула в густом сумраке, но скоро и здесь станет светло. Надо делать сейчас или никогда!
Мария вынула жестянку, трут и зажигалку.
Зажечь сухой трут и, когда он начнет тлеть, бросить его в струю бензина — это была детская забава… Мария вылила бензин из зажигалки на трут. Сейчас она зажжет трут, он вспыхнет. Так будет вернее, пусть даже и сама она вспыхнет, как факел. Коробку со спичками она ощущала телом за пазухой.
Сердце колотилось громко, и это было очень некстати, потому что мешало прислушиваться. Она взглянула еще раз на восток — сияние над горами уже стало оранжевым, розовые блики проскальзывали из-за зубчатой линии Верховины. Мария перевела взгляд на цистерны: светало и в долине — теперь цистерны вырисовывались отчетливее…