Мы воплотим богов
Шрифт:
– Хрустит? Как уголь?
– Да, только более скользкий. В первую зиму я поскользнулся и долго щеголял желтыми синяками на заднице.
Я вытащил одеяла из кучи возле спальных циновок, бросил одно Гидеону, а второе накинул на плечи, не обращая внимания на затхлый запах. Стоя прямо у огня, я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь снова по-настоящему согреться.
Гидеон отодвинул еду в сторону, не обращая внимания на одеяло.
– Не заставляй меня укутывать тебя, – сказал я.
– Мне не холодно.
– Ерунда. Я занимался физической
Я присел на корточки и взял его руки в свои. все равно что схватиться за ледяные куски железа.
– Боги, Гидеон, ты холодней покойника. Давай, двигайся ближе к огню.
– Я не мерзну.
Он не дал мне подтащить его поближе, и я демонстративно обнюхал себя.
– Я что, так сильно воняю?
– Как смерть.
– Ну, это прекрасный, истинно левантийский запах. Давай же…
– Нет. – Он выставил вперед трясущуюся руку. – Просто оставь меня в покое. Прошу тебя.
– Гидеон, я никуда не уйду. Я ведь не ушел вчера и позавчера. И позапозавчера тоже.
– Хотя грибы были не такие горелые.
Я рассмеялся от неожиданной шутки и потянул его за ноги. Потеряв равновесие, он уткнулся в меня, и на мгновение пространство между нами исчезло. Его запах, его тепло, его присутствие пробудили не только старые воспоминания, но и новые. Как он выплеснул гнев мне в лицо после резни в Тяне. Как, сидя на троне, приказал убрать меня с глаз долой. Как поцеловал в лоб и попрощался – предупреждая больше не вставать у него на пути.
В комнате стало еще холоднее. Я отступил на шаг с жизнерадостными извинениями, а Гидеон встал и позволил мне набросить одеяло ему на плечи. Вспышка веселья испарилась, но он, по крайней мере, держался прямо.
– Нужно сбрить тебе волосы, – сказал я.
– Нет.
Гидеон обхватил себя руками, словно защищаясь.
– Они слишком длинные для Клинка.
Он отпрянул, будто спрятался в безопасное место где-то внутри себя.
– Я больше не Клинок.
– Нельзя перестать быть Клинком. Давай я тебя обрею.
– Я же сказал нет, Рах.
Он отодвинулся к стене, его руки дрожали, и я понял, что перегнул палку, слишком сильно стараясь быть полезным и заботливым.
– Ладно. Твои волосы и так прекрасны, – отступил я.
Конечно, я сморозил глупость, но она хотя бы удивила его настолько, что он уставился на меня, а не впал в панику.
– Что?
– Рыжина. Я по ней скучал.
Я действительно скучал. Она связывала меня с прошлым, которого не вернуть, с давно ушедшим детством. С тем временем, когда между нами не было ни отчуждения, ни недосказанности, ни обид, ни Лео.
Я не стал продолжать разговор и опустился на колени, чтобы расстелить циновки. Никакая близость к огню не сделает эту ночь приятной, но я придвинул циновки как можно ближе, надеясь, что однажды мне снова станет тепло.
– Хочешь нас сжечь?
– Нет. Но мне надоели холод и сырость. Я их ненавижу.
Закончив, я обнаружил, что Гидеон наблюдает за мной.
– Тебе необязательно
– Ты сто раз уже говорил.
– Я ведь знаю: ты здесь не ради меня, – сказал он, крепко обхватив себя руками. – Ты здесь, потому что такой, какой есть. Ты всегда прав. Всегда образец ответственности и добродетели, а мне неохота благодарить тебя за то, что я стал бременем, которое ты несешь ради своей праведности.
– Что? – Я вздрогнул, словно от пощечины. – Что еще за дерьмо? Ответственный и совершенный у нас ты, кретин. А я сбежал от ответственности и опозорил гурт Торинов, помнишь?
– Потому что хотел служить своему гурту, – фыркнул он.
– Да я хотел жить! Я думал только о себе! Но не стесняйся, ставь меня на какой хочешь пьедестал, чтобы потом бить себя моим кулаком.
Гидеон не сводил с меня глаз, на его лице отражались какие-то чувства, но я был слишком зол, чтобы разбираться в них, и отшвырнул сапоги с такой силой, что они улетели на другой конец хижины.
– Жаль, что ты чувствуешь себя обузой, – огрызнулся я. – Но я здесь потому, что хочу этого. Хотя это и не слишком весело.
Я был несправедлив, но и он тоже, и в отсутствие магии исправить это было не так просто. Вздохнув, я подошел и обнял его. Он не ответил на объятия, но и не вырывался – уже неплохо.
– Все наладится, – прошептал я ему на ухо с той же мягкостью, с какой он однажды угрожал мне. – Знаю, сейчас не верится, но так и будет. И я не уйду. Потому что сам так хочу, а не из-за какой-то нездоровой потребности быть всегда правым.
– Спасибо, – произнес он так, будто это было самое трудное слово в его жизни.
Я крепко сжал его в объятиях и отпустил.
Мы устроились на циновках. Он молчал, а я демонстративно дрожал, как будто это могло чем-то помочь. Несмотря на треск и гул костра, было ужасно холодно, но усталость вскоре взяла верх, и я начал погружаться в сон, убаюканный ровным дыханием Гидеона. Этот звук успокаивал. Может, стоило сказать Гидеону об этом и о том, что я чувствую себя здесь в безопасности. Само его существование приносило облегчение, несмотря на клубок сомнений, беспокойства и боли. Что бы он ни сказал и ни сделал, кем бы ни был, он все равно навсегда останется Гидеоном, на которого я равнялся, за которым следовал, которому поклонялся. Гидеоном, ради которого я готов на все.
Я проснулся с ощущением, что меня засыпали холодным песком – так сильно выстыла хижина. Гидеон всё еще спал, свернувшись калачиком, чтобы согреться.
Снаружи доносились голоса, приглушенные и обеспокоенные. На охоту отправляться было еще рано, а разведчики должны были вернуться ночью, и потому, когда тихий разговор перешел в тревожный гомон, я неохотно встал, сунул ноги в сапоги и потащил одеяло за собой к двери.
Центр лагеря заполняли призрачные силуэты, и, заметив меня в рассветном тумане, ко мне поспешил Амун. Похоже, его оторвали от бритья головы – гладкая половина блестела от влаги.