Мы все умрём. Но это не точно
Шрифт:
— Где амулет? — Антонин повторил свой вопрос ещё раз.
Тео упрямо не стал отвечать. Долохов проследил за ним тяжёлым взглядом из-под густой брови. Потому что бровь у него осталась всего одна. На второй стороне красовалась прожаренная, словно стейк, сеточка рубцов. До пожара Антонин мог похвастаться самым мрачным взглядом среди всех Пожирателей смерти, но сейчас он выглядел как обиженная котлетка-барбекю.
— Послушай, Вишенка, верни мне мой амулет, и я отпущу вас целыми и невредимыми, — вновь вкрадчиво и даже нежно проговорил
Тео краем глаза заметил на себе испытующий взгляд Грейнджер, но не стал поворачивать голову. Девочка сейчас узнала ненужную ей информацию, и только объяснений перед ней ему не хватало. Крестраж Антонина был подстраховкой, и лишаться единственного инструмента давления Нотт совершенно не собирался.
Вновь получив молчание в ответ, Долохов заходил по комнате вальяжно и не спеша, словно гусь, которого нафаршировали грецкими орехами через зад, и он опасался, что от неосторожного движения они посыпятся наружу.
— Я очень не люблю, когда кто-то из вашей компании вламывается ко мне в дом и чего-то от меня требует. Поджигает и забирает себе что-то моё. Это воровство, Вишенка. А знаешь, как у нас поступают с ворами? — Антонин нагнулся над Грейнджер и провёл большим пальцем по её нижней губе.
Тео сжал челюсть и сверкнул в его сторону глазами, что не осталось незамеченным. По губам Долохова зазмеилась зловещая улыбочка, а следом он нагнулся к девочке и жадно втянул носом запах с её кудрявой макушки.
— Грёбанный извращенец, — не сдержался Нотт, на что учитель самодовольно усмехнулся.
— У меня теперь есть кое-что твоё, а у тебя моё. Думаю, будет справедливо произвести обмен.
Антонин отошёл от Гермионы и уселся в бархатное, массивное кресло, широко расставив ноги. Король положения и всего магического мира. Выглядел он так, словно приглашал сделать ему минет. Но Тео видел, как пульсирует жилка на его лбу, у виска, и нервно подрагивает уголок сожжённых губ.
— У тебя есть час, — выражение его лица яснее всяких слов говорило, что игры кончились.
Долохов вновь вальяжно махнул ладонью, и Теодор снова ощутил удар посоха по голове.
***
«Сучий Волдырьморд!»
Нотт всей душой ненавидел антониновские способы транспортировки. Он, будто вынырнувший на поверхность пловец, жадно заглотил воздух ртом и открыл глаза.
Голова болела, зрение двоилось, в ушах шумело — всё как обычно. Болгарское такси класса люкс. Тео провёл кончиком языка по зубам, с ужасом не найдя на месте тот, сбоку, который шатался.
Видимо, при транспортировке потерялся.
И настроения это ему не прибавило. Зубов волшебники лишались не реже, чем ломали кости, и потом приходилось пить горькие зелья. Костерост просто имел мерзкий вкус, но не доставлял боли. А вот каждый раз, подобно младенцу, переживать прорезывание зубов было отвратительно.
Кто-то хрустнул
— Жив будешь? — справа раздался хриплый, прокуренный голос, и его в плечо ткнули жёсткими пальцами.
Нотт непроизвольно вздрогнул. Он ненавидел, когда его касались. Захотелось вырвать чьи-то мерзкие отростки и затолкать ублюдку в пасть, но сил после оглушения оставалось маловато.
— Ещё раз меня тронешь, и я сломаю тебе каждую фалангу, — голос слегка дрожал, и угроза прозвучала скорее как приглашение потрогать ещё разок.
Что незнакомец и сделал. Его холодные руки скользнули вдоль рёбер и, похлопывая, стали спускаться к бёдрам. Этого Тео вынести уже не мог. Он глубоко вдохнул, сжал ладонь в кулак и, резко сев, заехал извращенцу куда-то в челюсть. Удар получился слабым, поэтому Нотт навалился на него сверху, прижал за горло к земле и замахнулся во второй раз. Но резко остановился.
Под ним лежал какой-то грязный бродяга. Заросший, в засаленной шапке и рваных перчатках без пальцев. И что-то неуловимое в нём казалось знакомым. Нотт склонился так низко, что смог разглядеть следы майонеза в уголках рта и крошки хлеба в неопрятной бороде.
Эти глаза, эти кустистые брови… Теодор пригляделся повнимательнее и напряг мозги, пытаясь вспомнить, где он мог его видеть. На самом деле, вариантов было много: Тео за время ссылки облазил много злачных мест, только одноразовых друзей и девушек обычно не утруждался запоминать.
А с этим человеком его определённо связывало какое-то особенное воспоминание. Узнавание ходило по тонкой ниточке и никак не складывалось в общую картину. Где он мог его видеть? В баре у дороги, в подвале, в парке? В доме престарелых таких запущенных не держали, Бруно мог вполне подружиться с подобным, но тогда не было бы этого знакомо-пищащего ощущения на подкорке мозга.
Нотт представил этого человека отмытым и без бороды и наконец-то опознал в нём знакомые черты. Под ним на грязной земле лежал аврор Мартин Лампкин, тот самый, от которого они избавились осенью и которому Драко стёр память. Видимо, ублюдок не нашёл магловских родных и теперь скитался по улицам.
Так ему и надо.
Ни жалости, ни стыда Нотт не испытывал. Наоборот, глядя в его голубые глаза, ничуть не изменившиеся, Тео вспомнил, как Мартин впервые завёл их всех в магловскую квартиру. Осуждённых, в наручниках, без палочек, и одного за другим приложил Круциатусом.
— Добро пожаловать в новый мир, сукины дети.
Рука у старика была тяжёлая, злости внутри кипело много, и захлёбываться собственными физиологическими жидкостями не понравилось никому. Грег и Драко отошли без ощутимых последствий, а Тео потом долго ещё не мог унять дрожь в пальцах и целую неделю учился заново держать ручку. Поэтому в том месте, где Теодор должен был бы почувствовать жалость к бывшему аврору, расцвело злорадное ехидство.