Мы вышли рано, до зари
Шрифт:
— Нет, Сашок, не было человека, который дает разрешение, — соврал Алексей Петрович.
Шел он с ребятами по высокому крутояру, между бронзовых сосен, а внизу, в зеленом овраге, где бежала безымянная речушка, и дальше, за оврагом, земля была прекрасна, вся в зелени, в деревья и в летних цветах. И над этой зеленью было высокое летнее небо в белой кипени облаков.
— Мы подумали: заблудились, — радостно и встретил Иннокентий Семенович Лобачева с сыном и Стасиком.
— Так оно примерно и вышло, — ответил Алексей Петрович.
Лобачев оставил сына с его новым другом возле дома, попросил не заходить далеко в лес, а сам отправился с Кологривом по его излюбленному
Настроение у Алексея Петровича было восстановлено, и о своем происшествии он рассказывал уже весело, в лицах и даже посмеиваясь над самим собой. Он рассказывал весело, в лицах, а Иннокентий Семенович, усмехнувшись, сказал: «Угораздило же вас…»
Лес кончился, а Лобачев и Кологрив по травянистой дороге пошли дальше через открытый луговой простор к ослепительно сверкавшей реке. Здесь уже не было никакой тени, и солнце припекало в спины, а в заречной стороне чуть заметно струилось марево.
Иннокентий Семенович рассказывал о себе, о своей жизни. Перед Лобачевым стремительно проносились в штурмах и митингах те далекие годы, новониколаевская, сибирская молодость идущего рядом с ним седого человека.
Алексей Петрович слушал Кологрива как далекую, полузабытую, приснившуюся во сне щемящую музыку. Мальчишки в кожанках, с бомбами и маузерами, ночные облавы, операции по расчистке города от контрреволюции. А эти слова: «ЧОН», «РКСМ». А эта передовица из «Дела революции» — новониколаевской газеты — «Внимание Южному фронту!». А эти слова из передовицы, написанной шестнадцатилетним Кешкой Кологривом: «…разгромить полчища барона Врангеля, который угрожает России, и всей нашей боевой армией войти в светлые врата победного Третьего Коммунистического Интернационала». А этот двадцатитрехлетний председатель ЧК, гроза контрреволюции, эстонский паренек Махль. Ах эти имена!..
В морозный декабрьский день девятнадцатого года по пятам разгромленных колчаковцев в Новониколаевск входят партизанские отряды Громова-Мамонова, а за ним регулярные красные части тридцать пятой дивизии под командованием Василия Блюхера и тридцать седьмой — под командованием Путна. Дивизии входили в состав Пятой армии молодого Тухачевского. Двадцатисемилетний командарм 5!
На морозной площади — митинг. Выступает представитель командарма 5. Объявляется запись в партию. В ленинскую партию РКП(б). И гимназист-подпольщик Кешка Кологрив на морозной, кипящей, митингующей площади родного города записывается в сочувствующие ленинской партии. А спустя полгода, в возрасте пятнадцати лет и трех месяцев, становится членом этой великой партии.
— Когда мне было двадцать пять, — разгоряченно сказал Иннокентий Семенович, — я чувствовал себя стариком. За плечами ЧК, комсомол, гражданская война…
А вот совещание при ЦКК-РКИ по проверке советского и партийного аппарата. Председатель Крымской областной комиссии Иннокентий Кологрив выступает с трибуны. В президиуме — Куйбышев, Петерс, Землячка…
— Мне двадцать пять лет, — повторил Кологрив, — но я чувствовал себя равным среди равных.
Лобачев вспомнил вдруг Елену Борисовну в ее свежем, хорошо отглаженном платье, ее пышную екатерининскую осанку, ее тайную горечь от несостоявшейся жизни, которую ей предназначила сама природа. Он вспомнил эту Елену Борисовну, ее жалобы с подтекстом и прямым смыслом и подумал, что за долгие годы тайная горечь Елены Борисовны, может быть, совсем незаметно просочилась в бойцовскую грудь Кологрива. Сердце не камень, в него может просочиться и эта горечь…
Почему курильщику с большим стажем трудно, а порой и невозможно бросить курить, если он даже и решился на это? Сила привычки?
Кологрив не курит. В бурной молодости, когда люди привыкают к табаку, Иннокентий Семенович как-то не нашел времени научиться этому пороку, он был занят революцией. Но его никотином стала тайная горечь Елены Борисовны, незаметно просочившаяся в сердце Иннокентия Семеновича. Начинало сосать под ложечкой, становилось как-то не по себе, появлялась раздражительность и даже неудовлетворенность жизнью. Горечь требовала себе какой-то непонятной пищи, и Кологрив, не отдавая себе в этом отчета, не сознавая этого до конца, начинал подкармливать просочившуюся от Елены Борисовны горечь созерцания дачных заборов, за которыми протекала неизвестная ему жизнь, предназначенная самой природой для Елены Борисовны.
Так думал Алексей Петрович, слушая Кологрива. Но, не осмеливаясь поделиться с ним своими путаными мыслями, он только спросил его:
— И зачем вам нужно снимать дачу в этих местах?
— Черт его знает! Сам не знаю, — развел руками Иннокентий Семенович.
А вот и река — в солнечных блестках, в изумрудной зелени берегов. И млеющие под белесым летним небом леса. Иннокентий Семенович остановился, набрал львиной грудью свежего речного воздуха.
— Все же хороша, черт возьми, эта штука, жизнь!
— Полностью с вами согласен, — немедленно отозвался Лобачев, потому что жизнь действительно была хороша — с ее легкими белыми облаками в высоком небе, с ее зеленой землей, с ее заботами и парадоксами, с ее вчерашними и завтрашними буднями и торжествами.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Скрипела земная ось. Но это только так говорится иногда, на самом же деле никто еще не слышал, как скрипит земная ось. Земля бесшумно несется по своему извечному кругу вокруг Солнца и вместе с Солнцем удаляясь все дальше и дальше в неизвестном направлении. Говорят, к созвездию Лиры. Но что это значит — к созвездию Лиры? Для простого человека, как, впрочем, и для всего человечества, это не значит ничего. Удаляется она или приближается, к созвездию ли, от созвездия ли, — об этом можно думать лишь отвлеченно. Если же думать практически, то час за часом, день за днем Земля пробивается к будущему.
Как долго она пробивается! И еще дольше будет пробиваться. Вечно. Сначала она пробивалась вслепую — это называется теперь предысторией. Возникали и рушились империи и царства, головы королей и тиранов скатывались с плеч, а за всем этим — кровь незащищенных, их слезы и унижения, жертвы и подвиги отважных защитников всего, что было поругано и унижено.
Тяжко пробиваться к будущему вслепую. Тяжек путь предыстории.
Сейчас Земля совершает свой путь сознательно. И хотя кровь течет еще, слезы еще текут, зато над миром взошла надежда.