Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Матвеева Новелла

(В чём счастье зрителя? Молчать При хохоте единодушном Или хихикать одиноко В молчанье зала гробовом?) …Как жаль, что Золушка теперь, Когда на бал бежать ей нужно, Уж не проходит через стены, А прошибает стены лбом! Так, значит, снова — в добрый час? Съедим горчайшей соли гору, И выпьем Стикс, И много сносим Железом кованных сапог, Пока простейшее поймём: Что, подготовленной к отпору, Железной Золушке — Не

впору Хрустальный башмачок! А как растроган был экран, Что не свята Святая Жанна (Хотя придумал это сам)! Она сгорала на костре, А в промежутках, как на грех (Что не в пример для Жанны странно!), Держалась Жанна хуже всех. А в лучшем случае — как все. Она Руанов не брала, Не колыхала знамен ами, Ан воевала — за себя! Не поджигай, палач, постой: Здесь просто нечему гореть. И если молвить между нами, Она согласна и с ханжами, И с инквизицией «святой». Ей, разорительнице гнёзд, Галчиных бедных гнёзд семейных,— Смешно доспехами греметь, Мечом размахивать грешно! …Об оклеветанных тен ях, О чувствах к ним благоговейных Ты по-старинному грустишь, Когда выходишь из кино. Искусство ищет новых троп. Искусство смешивает жанры. Но, даже смешивая жанры, Мешать понятья ни к чему. …И неуклонно в эту ночь Стучит мне в сердце пепел Жанны, Стучит мне в сердце пепел Жанны, И трудно сердцу моему. 1970-е

Стихотерапия

I

Когда сердце, С себя сбивая Скорлупу, одну за другою, В гадость памяти обрываясь, Мчится воющими пропастями, Ты представь себе Своё горе Нарисованным… на фарфоре. Да и то не всё, а частями. Но… круги и зигзаги ада На фарфор наносить не надо: Ведь фарфор и фаянс так ломки! — Против жанра идти не стоит… Да и кто ты такой, отучая Человека от чашки чая? Если жизнь ты ему отравишь, Разве это тебя устроит? Только маленькие промашки, Улыбаясь, рисуй на чашке: Слишком сильное заблужденье Нипочем под глазурь не ляжет! Выбирай картинки былого Наименее всё же злого… (Сердце, рвущееся на части, Вкус и меру тебе подскажет.) Как люблю я фарфор с фаянсом! С нанесённым на них Провансом, С их Аркадией… Как природа их белопенна! Постараюсь, чтобы страданье Соскользнуло с них постепенно (С

целой тучей забот, которым Повседневность — не оправданье). Есть резон моему пристрастью: Даже бьётся посуда — к счастью! (Хороша и та, что не бьётся: Уж зато цела остаётся!) Есть резон моему пристрастью И гончарному упоенью: Если бьётся посуда к счастью, То не бьётся — к успокоенью. И откроется очень скоро При расписыванье фарфора, Что грешно малевать кошмары На батисте из рода глины; Гадость памяти, сил крушенье, Оскорбленье и поношенье… В этом случае допустимы Только розы и мандолины.

II

Как мой вкус изыскан, однако! А изысканность — грех великий: Слишком тонкое — снова грубо. (Я эстетов кляну, каналий!) Но поскольку речь о посуде, — Прикладном, а не главном чуде, — Отчего не ценить фарфора? Табакерок, резьбы, эмалей? Над боярышником фаянса Тени ночи летать боятся; Никогда мадам Косарица На фарфоре не воцарится! Я по свету хожу; я всюду Разрисовываю посуду, Чтобы хор ее нежноголосый Пел анафему ведьме безносой! И пускай Зоил образцовый, Принимаясь за пашквиль новый, Как всегда не подумав, скажет (Ведь Зоил человек простецкий!), Что в расписыванье фарфора — Ни судьбы, ни с судьбою спора, Ни отчаянья, ни задора И ни удали молодецкой. И пускай питомец зоилов Носит громы на лирных вилах, Бурю (якобы) в поле ловит, Рвёт, рыча, на груди рубаху, — Вот кто пляшет среди фарфора! Ан заденет его — не скоро: Порешить свою обстановку — Не достанет ему размаху. Вообще же… Взращённому в холе Скакуну — как не рваться в поле? Но скакун, испытавший сечу, Зря не прыгнет ветрам навстречу. Это бюргеру льстит ужасный Ураган в байроническом роде. Но бродяга Плохой погоде Не споёт серенады страстной.

III

Ах, фарфор на старом камине! Уж не бюргерский ты отныне, Так как бюргеры переменились: Практикуются на ураганах… Но поскольку у них такие Поразительные стихии, Что не только не бьют фарфора, А тем пуще оберегают, — То… дозволено мне да будет Расписать эти несколько блюдец Сценками Из моей пасторальной Жизни — долины взгляда… И пока филистеры с жиру Множат скорбь, грозящую миру, — Вы уж дайте мне улыбнуться! В память О последнем обрыве ада. 1975, 1976