Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Матвеева Новелла

В комической жажде сиротства, со вскинутым к небу лицом Всё мнят они выследить сходство меж тем журавлём и тельцом. Эх! Дом журавля разоривши, учитесь своих узнавать… Мечтательные нувориши, гаврошами вам не бывать! Как мучающая мелодия, в их пышные вкралась дома, Подделанная под лохмотья — индейская бахрома. Но… если застенчиво лезет богатство из дыр, то на ком Сорвёшь? Кто гаврошеством грезит, тот должен быть самбедняком. Мадонна!

Призрей хиппиота! Скажи ему, как ему быть; Как честную бедность поэта с тугим кошельком совместить? Ты что ж, брат? — и гульдены множишь, и нищенство любо тебе? Захочешь быть бедным — не сможешь. Загниешь в бесплодной борьбе. Есть хиппи. А есть хиппиоты. Влюбленные в нищенский стяг, Ненужных им стран патриоты, сидячие слуги бродяг… Я знаю, что можно не видя любить и невидимым жить. Но можно ли, в комнатах сидя, бродяжьему флагу служить? Я знаю, что можно и это: у скальдов дорога — в груди, Условно пространство поэта, а свет — всё равно впереди. Но можно ли, жмурясь коварно, за деток обкуренных пить? Шептать, что спасенье вульгарно, и жизнью сей взгляд не купить?! Сидеть хоть на малом приколе (на краешке стула хотя б) И славить — в неведомом поле последний бродяжкин ухаб И пот ледяной?! Поелику (питомцам контор страховых) Их гибель нужна вам для шику, для вставки в тираду и стих! Чудовищные хиппиоты! Романтики с наглым брюшком! Их краски, их вирши, их ноты — в согласии с их кошельком. Но смерти щемящая флейта всё манит их в серости дней. Чьей смерти? Своей или чьей-то? Тьфу, пропасть! Опять не своей! Им нравятся травы, канавы, гитары, порывы дождя И чувство, что юноши правы, от общества в ночь уходя… И Сартром взмахнёт грациозно, и мешкающих подтолкнет… Но в то, что для хиппи серьёзно, не верит крепыш хиппиот. Есть хиппи, а есть хиппиоты. И хиппи (как в небе стрижи, Земной убегая заботы) не верят ни правде, ни лжи. Цель хиппи нельзя обозначить. Цель хиппи — концы отдавать. А цель хиппиота? Подначить. Оплакать. Романтизовать. Прекрасная марихуана! Как сказки твои хороши! Дай неба нам! Дай океана! От тёмной земли отреши! Судьба — нападательный минус… Оскомина жизни горька… Печальный курильщик! Возьми нас, прими нас в твои облака! В твоих-то хоромах уютней! Мы будем довольны судьбой! Как крысы за гамельнской лютней, мы ринемся вслед за тобой! Но хиппи, наследник печали, растаял в кипящем дыму, И зрители сразу отстали, которые льнули к нему. Подначка — великое дело! Прекрасная вещь — западня! Воспеть

же! (Отпеть же!) И смело вернуться к насущности дня. Но вскорости ж — новые траты… И снова увязывать вам Искусственные заплаты с естественной тягой к деньгам. Так хиппи, лишась интересов, несут на загривке, под блюз, Своих неотвязчивых бесов дублёный и замшевый груз. Мостами, лесами проносят на ниточках тоненьких шей, Не чуя, как носят, где сбросят непрошеный тучный трофей. Готовый к любым присосаться системам, филистер живёт Банальный. Не все согласятся, что имя ему — хиппиот. Трудней, чем зарубки на сучьях, давать хитрецам имена: Их лики меняются. Сущность их — та же во все времена. Буржуйство! Тебе не впервые Кататься у нищих на вые! На сотнях мостов, поворотов (Америка, Лондон, Мадрид) — Глянь: хиппи несут хиппиотов. Кто смотрит — всегда разглядит. Зима 1976

«Кто в романтику жизни не верит…»

Кто в романтику жизни не верит, Тот не верит (нелепая туша!) В океан, на земле занимающий Втрое более места, чем суша! Но и логику тот ненавидит, Кто, упёршись копытами в берег, Смотрит в море, — а моря не видит, Смотрит в небо, — а в небо не верит. 1976

Адам и Ева

— Нет! — сказала Ева. — Я упряма: Я не выйду замуж за Адама! — Но почему и отчего? — Скажи мне, будь добра! — Да он калека! — у него Недостаёт ребра. 1976

Закон песен

Хороводы вакханок в экстазе, Фавна к нимфе копытца несут… Что ж, сойдет, как рисунок на вазе, Но для лирики — чистый абсурд! Лишь небесная страсть остается В песнях вечной. (Лаура, живи!) Существует, но вряд ли поется Земноводная грубость любви. Кто там в рощу так робко прокрался? Притаился под сенью ветвей? Пой! — пока на балкон не взобрался, Не назвал Инезилью своей. Пой — пока, по искусства законам, Девять Муз во главе с Купидоном Девять шёлковых лестниц совьют… Серенады поют — под балконом. На балконах — уже не поют.